Сатаал был человеком крепкого сложения, с бледным лицом, с небольшими ушами, но тяжелый на руку. В случае, когда ученик нуждался в хорошем внушении, Сатаал забывал даже свою лень. Голова его была обрита, посеребренная борода заплетена в косички, как это делали многие священники его ордена. Одет он был в черно-белую сутану, свисающую до колен. Лицо его было изрыто оспой. Юлий не сразу понял, что, несмотря на седые волосы, Сатаал не достиг еще и среднего возраста. Вероятно, ему не было даже двенадцати лет. Тем не менее ходил он согбенной походкой, свидетельствующей о солидном возрасте и большой набожности.
Когда Сатаал обращался к Юлию, голос его всегда звучал доброжелательно, но как бы издалека, тем самым подчеркивая пропасть между ними. Юлия успокаивало отношение к нему этого человека, которое, казалось, говорило: «Это твоя работа, но также и моя. И я не стану усложнять жизнь и тебе и себе, докапываясь до твоих подлинных чувств». Поэтому Юлий помалкивал, прилежно зубря напыщенные вирши.
– Но что же это означает? – как-то спросил Юлий, не поняв какого-то места в священном писании.
Сатаал медленно поднялся, заслонив плечами свет, падавший ему на затылок, нагнулся к Юлию и сказал нравоучительно:
– Сперва выучи, а потом пытайся понять. После того как ты выучишь, мне легче будет растолковать тебе то, что ты выучил. Ты должен учить сердцем, а не головой. Акха никогда не требовал понимания от своего народа. Только послушание.
– Но ты сказал, что Акхе нет никакого дела до Панновала.
– Главное – что Панновалу есть дело до Акхи. Ну, давай еще раз:
Кто жаждет палящих лучей Фреира,
Тот к нему попадет на крючок:
И потом уже будет поздно сетовать,
Что слабая плоть не способна выдержать жара.
– Но что все это значит? Как я могу учить то, что не понимаю? – спросил Юлий.
– Повторяй за мной, сын мой, – сурово сказал Сатаал. – Кто жаждет…
Юлий чувствовал себя придавленным этим темным городом. Его густые тени обступали со всех сторон, стискивая душу. Во сне он часто видел мать, и кровь струилась у нее изо рта. Вздрагивая, он просыпался и лежал в постели, устремив взгляд вверх, в далекий потолок, крышу Вакка. Временами, когда воздух был относительно чист, он мог увидеть прилепившихся к потолку летучих мышей и свисающие сталактиты. И тогда им овладевало страстное желание вырваться из этой ловушки, в которую он сам себя загнал. Но идти было некуда.
Однажды, охваченный среди ночи отчаянием, он пополз за утешением в дом Киале. Тот рассердился, когда Юлий нарушил его сон, но Туска нежно заговорила с ним, как с сыном, поглаживая ему руку.
Затем она тихо заплакала и сказала, что у нее тоже был сын, примерно одного возраста с Юлием, по имени Усилк. Он был хорошим парнем, но милиция его забрала за преступление, которого – это она знала точно – Усилк никогда не совершал. Каждую ночь она думала о нем. Его бросили в одно из самых страшных мест в Святилище – под надзор фагоров, и она уже не надеялась увидеть его вновь.
– Милиция и священники очень несправедливы, – почти шепотом сказал ей Юлий. – Мой народ иногда живет впроголодь, но все мы равны, и стойко переносим все тяготы жизни.
Помолчав, Туска ответила:
– В Панновале есть люди, которые не изучают писание, а мечтают о свержении правителей. Но без правителей Акха уничтожит нас.
Юлий пристально вглядывался в ее лицо.
– Ты думаешь, что Усилка забрали потому… потому что он хотел свергнуть нынешнюю власть?
