Тысяча девятьсот сумасшедший год
выплюнул в мир меня на потеху людям,
они, вылезая из серебристых Шкод,
шапочным дружбанам говорят «люблю тя»
и носят моднявые сумки «Lui Viton»,
за пятихатку купленные на рынке.
Я извиняюсь, но глянцевый моветон
глохнет в наружу рвущемся львином рыке.
Все эти шуры-муры и хи-хи-хи
числятся обязаловкой высшей лиги.
Хочется обратить этот мир в стихи –
самую человечную из религий.
Смотрят на кошельки и на паспорта,
в душу плюя с двухтысячелетним стажем.
Я бы молчала в тряпочку, господа,
если бы этот мир был немного старше.
Чтобы купить себе дорогой IPhone,
здесь продадут и брата, и даже почку,
а я тут ору юродивой в микрофон,
пытаясь отбеливать черное в одиночку.
Ищу тебя, потерянный мой камрад,
кем бы ты ни был – Одином ли, Аствацем,
Яхве, Ганешей или Амоном-Ра,
где мне и как с тобою состыковаться?
Мне показалось, ты прячешься за углом
в каждом свежевозлюбленном мной мужчине,
найденной в плеере каверной группе «ГЛОМ!»,
новой подруге, приобретенном чине,
мятой купюре в заднем кармане брюк,
солнцем в клишейном небе Аустерлица,
в тамбуре каждого поезда, где курю,
но ты почему-то вечно меняешь лица.
Мне тут одной не справиться, mon ami,
и лучше бы мне за это вообще не браться.
Пожалуйста, посподручней кого найми
и вот еще… прости мое панибратство,
но мне не под силу этот концертный зал
заставить поверить в то, что любовь – бесценна.
В общем, Господь, что бы ты ни сказал,
я объявляю твой выход
на эту сцену.
