Читать онлайн Станислав Малозёмов - Вести с полей

.

Глава первая

***

(Фамилии героев повести и некоторые названия населенных пунктов изменены автором по этическим соображениям)

***

-Ты, дуболом, насмерть, что ли, его зашиб? – Серёга Чалый втыкал острый луч большого мощного фонаря во все ямы, в провалы между брёвнами, разбросанными перед зерноскладом, внутрь склада за низкие бурты пшеницы забрасывал толстый пучок света. – Давай, кричи, зови его, бедолага ты хренова! Точно здесь дрались? Не путаешь с перехлёбу? Сколько выжрали?

Артемьев шел сзади, спотыкался, улетал в сторону, падал, на карачках проползал пару метров и снова превращался в маленькое, воняющее самогоном, слабое, но передвигающееся самостоятельно существо.

– А чего он даже не мычит, сучара  интеллигентская!? – Артемьев прикрыл ладонью правый глаз. Он слезился после драки с Петькой и мешал смотреть. А с брови стекала вокруг глаза на щеку тонкая ленточка крови. – Петро, мать твою! Э-э-эй!!! Выходи, падаль, не трону уже! Слово зека, зуб даю!

После этой длинной  трудной смысловой нагрузки  и напряжения связок Артемьев вдруг замер, остановился, потерял сознание и рухнул, не сгибаясь, в октябрьскую грязь.

– Придурок, – без эмоций зафиксировал факт вылета из поиска главного действующего лица, который мог бы даже случайно на секунду просветлеть разумом и вспомнить, где снёс с копыт не менее пьяного дружка – агронома совхозного Петьку Стаценко.

Он повернул за угол склада и в трёх метрах от стены луч вытащил из  темноты глубокой ямы две ноги, разлетевшиеся широко в стороны. Одна нога имела на конце сапог, на другой болталась наполовину раскрутившаяся портянка.

– Во, бляха! – обрадовался Серёга. – Компактно бились. Метров двадцать в диаметре ринг у них был. Да и недалеко от совхоза. Днём за пять минут нашел бы.

  Он потянул Петьку за ноги и, скользя по глинистой жиже, пару раз сам припал на задницу, но Петра Стаценко вынул-таки на подпорченную вчерашним дождём твердь. На человека Стаценко  похож не был. Лежал перед ним просто большой длинный, бесформенный кусок грязи, в котором голова не различалась от общёй глинистой массы. Только, впритык приставив к телу фонарь и правой рукой сгребая с верней части туловища глину, он как-то смахнул жижу с лица. Нос, рот, глаза и уши агронома как пробками были плотно заткнуты подсохшей грязью. Серёга приложил ухо к свитеру, к тому месту, где сердце. Под свитером было тихо как в могиле.

Ё!!!– заорал хрипло Чалый.– Он же его ухайдакал напрочь! Или захлебнулся Петро грязью. Ну, твою же метель-пургу!

Он скинул фуфайку, воткнул её агроному под голову и стал сверху, скрестив ладони, рывками вдавливать ладони в тело, в сердце. Прошло две-три минуты и Чалый, здоровенный лоб весом под сто, уже начал вырубаться. Ему казалось, что массирует он уже полчаса, не меньше. Серёга пятиэтажно выматерился и со всего маху двумя руками из положения стоя обрушил руки и весь свой выдающийся вес на грудь Стаценко Петра, соседа своего. Дом у них напополам был разделен. Входы с торцов. Жили так уже лет восемь. Дружили по-людски. А тут, не дай бог, помер!  И людей-то не останется, с кем без опаски про всё можно разговаривать.

И вот тут, после массированного налёта на тело, изо рта и носа Петькиных вылетел стон вместе с глиной, слюной и кровью. Он судорожно забрал в себя чуть ли не весь воздух вокруг них, потом стал дико кашлять и блевать. Серёга перевернул его на бок и сел рядом ждать. Где-то минут через пятнадцать Петьке стало легче и он с трудом сел задом на край ямы.

– Это чего я тут? – спросил он сквозь кашель сам себя. – А-а-а! А этот козёл где, Артемьев, падаль? Я ему глаза сейчас выгрызу! Где Игорёк, мразь!?

Ну, Серёга Чалый понял, что уже можно тело доставлять домой, взвалил на горб небольшого размером Стаценко и понёс его к их дому. Недалеко. Может, километр всего.

– Идиота этого, Игорька, завтра заберём. Пусть спит покедова. Фуфайку – тоже завтра. – Серёга Чалый ещё что-то бормотал непонятное и самому, скользил, запинался, но фонарик держал крепко и потому шел ровно, уверенно. – Завтра, завтра всё порешаем. Всё по буковкам разберем.

Было за полночь, когда в луче фонаря мелькнул темными стёклами и дорожками, засыпанными гравием, их дом. Не родной, конечно. Но свой.

Жена Ирина спала уже. Вовка с  Наташкой тоже. Лампочки выключены были во всех трёх комнатах. И понёс Серёга агронома в его квартиру. Сбросил его на крыльцо аккуратно, чтобы грязь на него не попала, и не без труда распечатал по очереди все пять Петькиных карманов, как сургучом скреплённых ссохшейся на ветру глиной. Ни в одном ключа не было. Дернул замок навесной, вставленный в дырку между двумя скобами, вбитыми в дверь и в косяк. Дуга замочная раскрылась и страж дома свалился рядом с агрономовской головой.

– Во как! – хмыкнул Серёга Чалый. – Правильно. Воровать там всё одно нечего. Разве что гитару да радиолу с пластинками.

  А единственный на весь совхоз  воришка, Артемьев Игорёк, пропитывался в эту прохладную ночь октября липкой смесью земли и глины там, где дрался с агрономом, где уронил наземь все последние силы свои, отнятые у организма битвой и водкой. Затащил Серёга обмякшее тело в маленькую прихожую. Лампочку включил. Она светила неровно, с перепадами от тусклого света до почти тусклого. Видно потому, что управляющий сегодня совхозным  генератором дед Митрофанов уснул в тепле от машины, да форсунки не чистил. А солярка всегда плохая была. Привозили такую из города за сто десять километров раз в неделю. Надо было ей выход из форсунок прочищать постоянно. Но все генераторщики, трое их, дежурили через двое суток и похмелье после  вольных дней лечили на работе самогоном, который сами и гнали. Самогон шестидесятиградусный легко превращал все сложности рабочие и житейские в пустяки, если пить его помаленьку, но всегда. Иногда, конечно, надо было заглатывать эту гадость сразу помногу. Тогда вообще всё, от собственных бед до мировых проблем исчезало на несколько дней. И в пустоте этой, в забытьи жилось так легко, будто ты ангел и у Господа главный любимчик. Пили все по-разному, но все. И всегда. И не считалось в совхозе бытовое пьянство ни пороком, ни нарушением трудовой дисциплины, ни моральным разложением или причиной всех болезней. Потому как без самогонки бывшие энтузиасты-целинники, верившие поначалу в своё особое предназначение и искренне ждавшие чуда от схватки своей с нетронутой природой, победы ждавшие и сказочных урожаев, которые превратят счастливую страну нашу в главную на Земле. Потому, как хлеб – не просто всему голова. Он – обозначение могущества социалистического труда. Ну, когда через пяток лет всего видно стало всем, что чудес-таки не бывает на свете и сделать плодородной безжизненную землю даже великая Коммунистическая Партия не в силах – стал народ запивать разочарование всем, что избавляет от мучений душевных и обиды на бессилие своё. Пили не только хлеборобы. Остальные на своих местах тоже не радовались весьма скромным достижением в полях и солидарно поддерживали земледельцев  водочкой и самогоном.  Оттого и валило дежурных по генератору в сон тепло, хотя по инструкции они должны были нести  огонь электричества в дома чётко и яростно как Прометей.

Раздел Серёга агронома до трусов, выкинул всё остальное на крыльцо и отнес живое, но недвижимое тело на диван. Там подушка всегда лежала. Петро днём прикладывался покемарить часок. Комната агронома прогрелась очень хорошо, хотя печки у него вообще не было. Общая стенка, разделяющая дом, имела внутри семь колодцев и топилась из Серёгиной квартиры. А деньги на дрова Петро давал насильно, как бы Чалый ни сопротивлялся.  Одеяло с кровати Серёга  сдернул, набросил сверху на агронома, уголки подогнул, потушил свет и не торопясь пошел спать.

***

Октябрь был даже к двадцатому числу не очень-то и осенним. Ну, дожди через день. Летом бы они обильно так лились на поля… Ну, ночи посвежели, топить приходилось печки.

А так, очень даже приятной была осень. Если бы не косить остатки почти полёгшей пшеницы на сотнях гектаров, которая на солонцах и суглинках созревала аккурат к первым «белым мухам», то осталось бы работягам  лежать  лениво целыми днями на диванчике, наслаждаться теплом от печки и книжки читать библиотечные. И, ясное дело, потреблять водочку или самогон. Без них в степи пустой, да среди тысячи разномастных молодых мужичков и женщин, с которыми за десять целинных лет по десять раз уже переговорено всё, скукота и томление сердца от тоски. А она, тоска, из разных мест приползала. И с работы почти бесполезной, и с отдыха, одинаково тусклого, как  электрические лампочки от совхозного генератора.

Какой это отдых – надоевшая рыбалка на ближнем озере, по пять раз пересмотренные фильмы, которые вместе с передвижным проектором «Украина» засылал по совхозам областной кинопрокат раз в неделю. Ну, баня ещё. Хорошая. Сами от души сделали. Но и там соберется человек тридцать в субботу и пока попарятся, да помоются, за каждым надо кого-то трезвого присылать, чтобы доволочь до дома. А где их возьмешь, трезвых к вечеру после работы? Года два назад ещё гонки по степи на мотоциклах устраивали. Вот это было развлечение. Да! Но после трёх столкновений за год со смертельным исходом лавочку эту милиция прикрыла и пугнула отчётливо, что организаторов сажать будут. Поверили все мотоциклисты.

Ну, конечно, сейчас осталось для оживления души  – таскаться по бабам. Их и незамужних хватало, да и многие, связанные узами брака, узы эти развязывали – только свистни. Но, опять же, новых баб не прибывает, а долгожительницы  организмы донжуанские  уже отволновали давно. Так что, по вечерам радость простая осталась – собираться у кого-то в хате и рубиться в двадцать одно или в буру. Под тот же самогончик до высшей кондиции – когда карты плохо различаешь и бьёшься с друзьями за какую-нибудь подвернувшуюся правду на кулачках до красных соплей.

Грустно было Чалому Серёге в  эту ночь, когда выдернул его из дома непонятно как добравшийся, ухайдаканный самогоном до невменяемости раздолбай Артемьев Игорёк, сорокалетний дуролом, приклеившийся в пятьдесят седьмом году, в свои 30 лет, к комсомольцам города Клин, направленным партией осваивать целину. В юности он оттянул три года в Нижнем Тагиле за кражу в том же родном городе Клин двадцати пяти мешков сахара со склада горпотребсоюза. Напоил сторожей до забытья, подогнал грузовик и обогатился, пихнув оптом сахар в Подмосковье. Вычислили его, поймали. Отсидел, вернулся в Клин, гулял, пил, воровал помаленьку и его уже  начали отслеживать. А тут как раз – целина. Купил по дешевке путёвку в горкоме комсомола и – «здравствуй, земля целинная»! В совхозе имени Павла Корчагина  Кайдарунского района общительный Игорёк прижился скоро. Не делал почти ничего. Пил, отдыхал, охмурял девок, дрался с кем ни попадя. И было ему хорошо. Уезжать не уехал бы даже по приговору Верховного суда. Сам так говорил.

– Они не дерзнут тронуть целинника с десятилетнем стажем и медалью «За доблестный труд»! – гордо говорил он всем, кто пробовал выгнать его из совхоза, и показывал медаль, которую купил в Кустанае на барахолке за три рубля у совсем тяжелого пьяницы. – Сорок лет, это уже старость. Вы же не выбросите на улицу старого советского гражданина, отдавшего молодость великой целине!