родственник... вот тогда, тогда-то, что мне делать?
Постепенно я затихаю, погружаясь в сон. Я знаю, что Лёшка умный мальчик. Когда у меня случаются вечера, подобно этим, он послушно ложится рядом и засыпает.
Всю ночь меня терзают кошмары. Рвут на части и раздирают по живому, на куски. Огромные разрозненные части моего тела, раскинутые на много километров вокруг этого корпуса, где за стеной, в соседнем номере сейчас не спит мужчина и думает обо мне.
Я уверена, что думает. Пытается вспомнить, где он меня встречал. Когда. При каких обстоятельствах.
А, может, я ошибаюсь, и ему глубоко неинтересен ответ ни на один из этих вопросов.
Может, он просто выкинул из головы то, что произошло по его вине. Из-за него. Из-за его наркомана-сына. Забыл, чтобы никогда не вспоминать.
И мне должно быть всё равно, но я хочу, хоть и боюсь, узнать это наверняка.
Ведь после встречи с ним одно звено моего кошмара исчезает, а сам сон трансформируется в нечто иное. Меня не истязают двое. Меня любит один.
Он один.
До изнасилования – я научилась называть вещи своими именами – у меня был только один партнёр, Стас. После – случались несколько. Но удовольствие дарил только один мужчина. Запретное. Мрачное. Искушающее. Тёмное. Потому что, несмотря на обстоятельства, я как сейчас помнила, хотя отчаянно хотела забыть.
Его руки. Его губы. Его член.
Повсюду. Везде. Томительно сладко. Опьяняюще близко. Упоительно невесомо. Ужасающе чувственно. До мерзости восхитительно.
Когда я закрывала глаза, я представляла, что он один и это по взаимному согласию.
Наверно только воображение помогло мне выжить в ту ночь. И оно же сохранило жизнь, разум, способность чувствовать после. Когда я анализировала произошедшее, то понимала, что всё могло быть в разы хуже. Именно из-за действий Бакинского самое мерзкое, что только могло произойти, стало хотя бы сносным. Он заботился об этом. Разве чудовища так поступают? Разве должны стирать удовольствием и искусными ласками суть отвратительного действа? У меня не было ответа на этот вопрос. И сколько бы я не пыталась понять, даже узнавая какие-то новые детали, я не могла. В его поступках не было логики. Ни в том, что он сотворил со мной, чтобы проучить своего сынка, ни в том, как себя при этом вёл.
Я распахиваю глаза, когда на улице уже светло. Целую сынишку в растрёпанную головку и иду в душ. Привожу себя в порядок, пытаюсь убрать отёчность вокруг заплаканных глаз при помощи патчей, но в итоге всё равно вынуждена наложить тонну косметики. И только после этого бужу Лёшку.
По дороге на завтрак мы обсуждаем его поведение.
– Сынок, неприлично так себя вести с незнакомыми мужчинами. Тем более, что он мой начальник. Это некрасиво. – говорю я ему перед самым входом в ресторан.
Он не успевает ответить, потому что мне на лопатку ложится тяжёлая рука. Меня обжигает его прикосновение, и я замираю.
– Доброе утро, Полина, Лёшка! – говорит Бакинский. – Как спалось?
– И вам доброе утро, Николай Петрович, – сдержанно отвечаю на приветствие. – Замечательно.
– Привет, Николай, – вежливо кричит мой сын, но его взгляд загорается, и я вздыхаю.
Я абсолютно не понимаю, за что мне это наказание и как я должна его пережить, но вынуждена признать – как и любая любящая мать, я не могу игнорировать маленькое счастье своего сыночка.
Всё станет как раньше, когда мы вернёмся домой. Там я объясню Лёшке, что Николай Петрович очень занятой бизнесмен. А пока... я потерплю его общество.
