родственника, словно их ДНК притягиваются друг к другу как магнитом, мне уже не удастся.
Но вот сын перестаёт обнимать мужчину, и Иван Константинович улыбается.
– Николай Петрович, смотрю, вы тоже с сыном? Очень на вас похож! И у Полины сын примерно такого возраста...
Он всё говорит и говорит, а я не слышу. В моих ушах так громко бухает стук моего сердца, заглушая остальные звуки! Потому что Бакинский хмурится и разглядывает Лёшку теперь иначе. Словно до слов моего бывшего шефа он ещё не сложил части пазла, а после уже точно знает ответы.
Я пытаюсь встать, подняться уже наконец с травы, размять затёкшие ноги. И Бакинский, видя это, спешно протягивает свою руку и обхватывает ею мою. От липкого страха кружится голова, а в груди сжимаются в спазме сердце и лёгкие. От знакомого обжигающего прикосновения рук этого мужчины во рту пересыхает, и сердце бьётся чаще. Бакинский не спешит разрывать контакт кожа-к-коже, даже когда я уверенно стою на ногах. Всматривается, словно что-то неожиданно вспоминает. Словно прикосновение пробудило неожиданное откровение. Словно он понял, кто я такая.
Но он лишь вежливо улыбается и отпускает наконец мою руку. А потом поворачивается к моему старому шефу.
– К сожалению, мне остаётся только мечтать о таком чудесном сыне! – говорит он и треплет волосы Лёшки своей рукой. – Мой... великовозрастный оболтус не вышел... приличным представителем рода человеческого. Азартный игрок и наркоман. Но я, конечно, сам виноват, что выросло, то выросло.
Он сжимает губы, и я вдруг вижу, как он постарел за прошедшие годы. Это Стас выматывает отца своим поведением. Возможно, мстит за то, что произошло. Но, скорее всего, он таким и был – жалким и выматывающим недомужчиной. Точно. Таким и был. Раз позволил произойти тому, что произошло.
– А у вас, Полина, – Бакинский снова проникновенно смотрит мне в глаза, – замечательный мальчуган. Просто золото.
– Спасибо, – дрожащим голосом отвечаю я ему и протягиваю руку Лёшке. – Идём, сынок. Мы достаточно нагулялись, пора и позаниматься.
Вижу, что у моего малыша эмоции бьют через край, и он упирается. Упрямо стоит рядом с... родственником и смотрит на него, задрав головку.
– Николай, а ты можешь проводить меня до во-о-о-он того домика? Мы с мамой там живём, – бесхитростно просит он.
– Хорошо, – улыбается ему Бакинский, и я разлагаюсь от тяжёлых мыслей.
Если бы несколько часов назад мне сказали, что я стану всерьёз размышлять на тему, как органично мой сын смотрится рядом с этим мужчиной, как радуется его обществу и как сам мужчина покладисто сажает моего сына на плечи, я бы разбила себе лицо.
– До завтра, – растерянно говорит нам Иван Константинович.
– Всего доброго, – киваю я ему.
– Буду ждать вас за завтраком, Иван Константинович. – говорит Бакинский. – Обсудим пару моментов. И буду рад, если вы, Полина, тоже присоединитесь к нам, чтобы быть в курсе.
– Как скажете, Николай Петрович, – машинально отвечаю я, но тут же спохватываюсь: – Хотя, не думаю, что это будет удобно. Я же с сыном.
– Полина, нам не помешает наш сын, – мягко возражает он, но мне слышится только одно – оговорка. Намеренная. Я уверена в этом. – Ваш ребёнок не сможет нам помешать обсудить несколько рабочих моментов перед прогулкой.
От волнения я не понимаю, послышалось или нет. Или мой разум затеял со мной какую-то изощрённую игру?
Бакинский смотрит на меня пронзительно, словно что-то для себя решает. Его взгляды настораживают куда больше тех, что летят в нас со всех сторон.
