Унизительная процедура продлилась меньше десяти минут, и Ракель пообещала себе тотчас же об этом забыть. То был незначительный эпизод трагической реальности, в которой она жила вот уже несколько месяцев. Потом консул привел в порядок одежду, пригладил расческой волосы, спрятал кольцо и жемчуг в ящик письменного стола и назначил ей свидание на следующей неделе, в гостинице, где он непременно вручит ей визы. Ракель была не в том положении, чтобы торговаться. Только одно было важно: спасти семью.
* * *
К началу декабря 1938 года Ракель Адлер трижды ходила на свидание с чилийским консулом, но все еще дожидалась визы в его страну. Женщина уже боялась, что этот тип не выполнит обещания, пока не насладится ею досыта. Она даже думать не хотела о том, что, взяв ее силой и забрав драгоценности, он может вообще не дать ей документы. Она держалась только на каплях и таблетках, которые ей поставлял Петер Шнейдер; дышала со всхлипами, взахлеб, как будто не хватало воздуха; у нее сосало под ложечкой, а дрожь в руках уже невозможно было скрыть. Женщина никому не рассказывала о том, что происходит в номере гостиницы, где она встречалась с чилийцем, но полковник Фолькер начал что-то подозревать.
– Вы получаете вести от мужа, госпожа Адлер? – как-то спросил он.
– Петер узнал, что он очень слаб, так и не оправился от побоев, но пока держится. Петер уверяет, что Рудольф получает мои письма, но сам не может ответить.
– Послушайте, история с чилийскими визами слишком затянулась, что-то я не доверяю этому консулу. Он может вас надуть. Мне кажется, пора позаботиться о безопасности Самуила.
– Я делаю все, что могу, господин полковник.
– Не сомневаюсь, но ждать больше нельзя. Вы же слышали – Великобритания предложила принять десять тысяч еврейских детей младше семнадцати лет. Множество английских семей готовы взять их под опеку. Самуил мог бы пожить там, в Англии, пока вы с мужем не устроитесь в Чили или где-то еще: тогда и заберете сына.
– Мне – расстаться с Самуилом? Да как вам такое в голову пришло!
Старый ветеран меньше всего хотел отпускать от себя этого ребенка, любовь к которому крепко укоренилась в его душе, но он лучше, чем Ракель Адлер, представлял себе весь масштаб угрозы и знал, что возможность спастись – это ненадолго, нужно ею воспользоваться, пока нацисты не запретили выезд. Он был уверен, что националистическая риторика Гитлера приведет к войне, а тогда уберечь Самуила будет гораздо труднее, если вообще возможно.
– Только что из Берлина выехала первая группа, человек двести детей, – поведал Фолькер. – Ехать недалеко, их сопровождают в пути и ждут в Англии. Удивительная женщина из Голландии, некая Гертруда Висмюллер-Мейер[4], добилась разрешения вывезти из Австрии шестьсот детей. Я слышал, что предпочтение отдают сиротам, детям из самых бедных семей и тем, чьи родители в концентрационном лагере. Самуил подпадает под эту категорию. Умоляю вас, госпожа Адлер, подумайте о безопасности ребенка.
– Вы просите, чтобы я отправила сына одного в чужую страну!
– Это временная мера. И единственный способ защитить Самуила. И решать надо скорее, детей повезут через несколько дней.
Петер Штайнер был согласен с Фолькером. Из-за цензуры, с одной стороны, и пропаганды – с другой трудно было узнать правду о том, что происходит в стране, но можно было осмыслить происходящее, сопоставив австрийские дела с весьма схожей ситуацией в Германии, а о том, что творилось там, Петер Штайнер был хорошо осведомлен: ему многое рассказывали и покупатели, и приятели по карточному столу.
