Придя в больницу, Штайнер обнаружил, что ситуация изменилась. Ночную сумятицу сменила военная дисциплина, никто не мог ни войти, ни выйти в обход постов. Власти составляли список пациентов и отбирали евреев, которые могли держаться на ногах, чтобы депортировать вместе с другими. Петер не смог выяснить, попал ли Рудольф Адлер в их число, однако предположил, что, учитывая тяжесть ранений, тот вряд ли способен передвигаться.
В последующие дни город понемногу возвращался к нормальной жизни. Озаренная пламенем кровавая оргия оставила в жителях Вены чувство стыда. Еврейскую общину обязали заплатить целое состояние «за ущерб, причиненный немецкому народу», и, точно как боялся Рудольф Адлер, недвижимость и прочее имущество евреев конфисковали власти или присвоили себе арийцы. Были закрыты принадлежавшие евреям магазины, конторы и школы, а в другие учебные заведения их дети ходить не могли. Когда стало известно, что задержанных для депортации могут отпустить, если они немедленно покинут страну, образовались нескончаемые очереди: люди сутками стояли перед отделами гражданского состояния и консульствами, чтобы получить паспорта и визы. Тысячи и тысячи семей уезжали, потеряв все, имея при себе лишь то, что помещалось в чемодане.
Ракель Адлер предупредили, чтобы она не ходила в больницу справляться о муже: ее могли задержать. Пришлось положиться на Петера Штайнера и его жену, которые дважды в день по очереди заполняли формуляр, всегда одинаковый, чтобы посетить пациента, и раз за разом получали отказ. Ракель даже не пыталась прибраться в своей разоренной квартире, как следует заперла ее и вместе с сыном на время перебралась к Фолькеру: хотела быть поблизости, когда вернется муж. Штайнеры предложили ее приютить, но в их небольшом доме и без того теснились шестеро детей и бабушка. Ракели удалось уговорить Лию, чтобы та уехала в деревню, в убежище, устроенное синагогой, и пробыла там до тех пор, пока они все вместе не смогут выбраться из страны. Там Лия пока что будет в относительной безопасности; впрочем, уже ни один еврей не мог быть уверен в завтрашнем дне.
Пока Ракель целыми днями переходила из кабинета в кабинет, из очереди в очередь, пытаясь получить документы на выезд, Фолькер присматривал за Самуилом. Старый полковник, на долгие годы замкнувшийся в скорби и разочаровании, обрел в преждевременно созревшем шестилетнем мальчике внука, которого мог бы растить, если бы его сын не погиб на войне. К роли дедушки он отнесся так серьезно, что, изменив своим привычкам вдовца, ни на минуту не оставлял мальчика одного. Всячески стараясь развлечь Самуила, заставить забыть тяжелый опыт последних дней и тревогу за отца, Фолькер водил его в парк, по музеям, слушать музыку, даже в кино на романтические комедии, в которых ни старый, ни малый ничего не понимали. Благодарный за такое внимание, Самуил играл для полковника на скрипке, устраивал настоящие концерты, которым тот внимал как зачарованный. Фолькер знал, что волшебные дни рядом с этим ребенком вот-вот подойдут к концу.
Вскоре после погрома, когда уже не оставалось сомнений, что железный ошейник, накинутый на евреев, стягивается все туже, грозя гибелью им всем, Ракель принесла новость: на следующий день ей назначена встреча с чилийским консулом.
– Чили? Это ведь так далеко, госпожа Адлер! – воскликнул Фолькер.
– Что поделаешь, господин полковник, это единственное, чего я добилась. Мне передали, что этот чиновник торгует визами, но денег не берет – только золото и ювелирные украшения. К счастью, я унаследовала от матери кольцо с бриллиантом и жемчужное ожерелье. Надеюсь, этого будет достаточно…
