…Дальше я помню все в черно-белом свете, по кадрам. Я влетел на второй этаж, выломал дверь в спальню и сдернул чужака с моей… любимой. Он даже не сопротивлялся, когда я бил его. Бил до тех пор, пока тот не перестал шевелиться.
Костян говорил спокойно без эмоций. Что удивительно! Любой другой человек в подобной беседе, жестикулируя, разнес бы посуду и стол, к чертовой матери. Тем более, после пол-литра. Но Костян был исключительно сдержан.
– Все это время Лариса сидела на злосчастном диване, закутавшись по глаза простыней, и молча смотрела на меня. Она была уверена, что ей ничего не грозит. Её я не трону…
– А ты, чего не пьешь? – спросил меня Костян. – А то мне уже хватит. Печень ни к черту.
Я выпил и зажевал лимоном. Костян одобрительно кивнул и продолжил:
– Милицию я вызвал сам. Как сейчас помню: хотелось, чтобы меня избили до полусмерти, отвезли в тюрьму, где бы я сдох. Но все вышло иначе…. Тот, несчастный, выжил. Обошлось пластической операцией и несколькими шрамами. Меня признали невменяемым и поместили в психлечебницу. Целый год я пробыл в настоящей камере пыток. Мягкие белые стены, прорезиненный матрас на полу, пластмассовый горшок, высоченный потолок и мерзкая лампочка, которая включалась и выключалась по расписанию. Через маленькое окошко в двери врачи просовывали лекарства и еду, по сравнению с которой, поверь, солдатская баланда – просто пища Богов. Меня приучили…, а правильнее – «приручили» прилежно принимать таблетки. Несколько раз я пытался отказаться от приема сомнительных и неизвестных мне медикаментов – тогда меня накачивали такой дрянью, от которой каждый сустав выламывался, а нутро выворачивало наизнанку.
Через год за образцовое поведение меня перевели в другую палату. По сути, она ничем не отличалась от прежнего моего жилища – но там было окно. На уровне двух метров – маленькое, заделанное металлической сеткой, окошко. Да! Еще ко мне стали пускать посетителей. Я ждал только мою Ларису. Но вместо неё появился адвокат и развел нас. На самом деле он развел только меня!
Костян захохотал так, что у меня по коже пробежались мурашки.
– Все имущество досталось ей. А позже ко мне пришел приятель по работе и поведал, что Лариса вышла замуж за моего шефа. Кстати, он меня и отправил в ту проклятую командировку. По пьяни, шеф проболтался кому-то, что всё было заранее спланировано. Оказалось, что Лариса целенаправленно купила неправильный билет и притащила в наш дом какого-то лоха. Всё это было декорацией! Короче говоря, по сценарию я должен был загреметь в тюрягу и оставить Ларису в покое. А вместе с Ларисой оставить отцовский коттедж и все свои сбережения, которых на тот момент скопилось очень даже прилично. Ха! Хорошо, что я не убил того парнишку. Повезло!
Костян встал из-за стола и размял шею. Затем, поставив кулаки на стол, наклонился ко мне.
– Я захотел умереть, – прошептал Костян и снова сел на место, напротив меня.
– Несколько раз санитары вынимали меня из петли. А когда поняли, что это бессмысленно – просто примотали меня к койке. Полгода я пролежал, зафиксированный брезентовыми ремнями. Лежал, смотрел в окно и думал. Думал о жизни и смерти, о ненависти и прощении. Единственным собеседником, которому я изливал душу, была ветка тополя, которая заглядывала в мое окно. Я чувствовал, что веточка наблюдает, слушает и жалеет меня. Два с лишним года она была моим лучшим и единственным другом…. Потом меня выписали. С условием, что буду наблюдаться у доктора. Перед уходом я попросил у санитара стремянку, и отломил себе эту веточку – мой талисман…
