Ребенок в руках дернулся, но я шикнула, усаживая его на бортик проема внутри и утыкаясь лицом ему в живот. Меня трясло, а по щекам текли слезы.
– Нет, нет, нет! Только не так! – я крепко вцепилась в мальчугана.
Я чувствовала, как меня потряхивает от отпускающего напряжения. Самое страшное для меня – вытаскивать детей. Видеть их отчаявшимися. Не успевать к ним, ведь у них меньше всех сил бороться. Мальчик прижался ко мне, и я равно выдохнула, успокаиваясь.
– Я думал, ты не придешь, – отозвался он. – Тебя долго не было, – детская ручка погладила меня по волосам. – Отведешь меня домой?
– Да, пойдем, – я подняла глаза, отыскивая новую дверь и крепко прижимая мальчика к себе. Та приветственно распахнулась, и я улыбнулась.
В этот раз я успела.
Я пела. Поджав под себя ногу и перебирая кончиками пальцев струны гитары. Вокруг тихо шумела вода. В мире царила тишина, нарушаемая лишь моим голосом. В отдалении уже слышались голоса и всплеск воды. Я прикрыла глаза, представляя тишину и братика рядом.
* * *
Я пела, сколько себя помнила. Мама часто говорила, что мне нравилось выводить замысловатые мелодии, рулады, валяясь в колыбельке и засунув пальчик в рот. Даже видео показывала.
Пела, будучи маленькой, заменяя слова и картавя. Потом сочиняла песенки сама. Была «маминой певицей», чем очень гордилась.
Пела маленькому братику колыбельные, вторя маминому голосу.
С накопленных карманных денег купила подержанную гитару, с которой не расставалась, казалось, даже во сне. Училась играть, стирая пальцы в кровь. Создала свою школьную группу.
Музыка наполняла всю мою жизнь. Я мыла посуду и пела, мурлыкала по дороге в магазин, писала тексты и радовала родных концертами. Казалось, что даже сердце стучит в ритм выбранной мной песни.
И оно остановилось на миг, когда музыка в любимых наушниках оборвалась, а по городу прокатилась первая волна землетрясения. Как я потом узнала – спровоцированного. Подхватив братика на руки, я рванула прочь от зданий.
Вторая волна повалила нас с ног, а здание аптеки просело. Я ободрала руки и колени, но не дала удариться мелкому. Домой бежать было нельзя. Наш дом тоже мог упасть.
Ночь мы провели в поле, недалеко от леса, на все еще вздрагивающей земле. Всю ночь я пела братику колыбельные, до хрипоты, лишь бы не видеть его слезы.
Дома родителей не оказалось. Ни записки, ничего. Я оставила записку, что мы будем на нашем месте – в летней беседке в лесу, которую построил папа. Я захватила еды, набрала воды из-под крана. Подумав, взяла гитару – та могла неплохо отвлечь, а после послужить дровами, и вернулась обратно к брату.
Почему мы не пошли в дом – не знаю, но это оказалось правильным решением. На следующий день квартира была перевернута вверх дном, а на столе лежала вырезка из газеты – ликвидация всех взрослых и сбор детей. Дальше шел адрес и приказ явиться в течение суток.
Я соврала, что родители ушли за продуктами и просили нас дождаться. Ночью я беззвучно плакала, прижимая к себе братишку.
Мы продержались недолго. Лето уже закончилось, и в сезон дождей братик слег с простудой. В хрупком тельце жизнь не продержалась долго, несмотря на все украденные мной лекарства. Это был конец.
Некому было больше петь задорные песни.
Любить, нежить.
Нести на руках.
Играть.
Спасать. Потому что не смогла. Проиграла смерти.
Ночи не было. Я завернула его в одеяльце, раздобытое в охотничьей сторожке, и ушла к реке. Долго сидела на берегу, укачивая на руках и прося прощения. Все хотелось верить, что это сон. Что он откроет глаза и улыбнется. Что это игра. Что он жив.
