Ни радио, ни будильник были не надобны, но все постоянно в курсе, продирая глаза в половине седьмого, в очередной раз утешал себя не выспавшийся Субботин. Берёзовый книжный шкаф, изодранный Общим Котом, нёс также службу серванта, храня бокалы и безделушки (на вопрос, откуда тут что берётся, Субботин жеманно подёргивал плечиком), а заодно и тайник в выдолбленном дне нижней полки.
Для хранения крупных сумм, если вдруг выпадет дождь в пустыне, Субботин абонировал ячейку в депозитарии. Где именно? Оно вам надо?! Напоминая старинный военный трофей, свисали с потолка бордовые шторы, унизанные, прихотливой вязью мавританских узоров… ну, чем тут глазу заняться? Кто стал бы здесь порядок наводить, взывал про себя Субботин. За деньги уют не купишь!
У Даши своё жильё, наследство от родителей, своих делишек невпроворот. Серьёзная девушка Даша мечтала стать археологом, и Вилька, коварный тип гражданской наружности, предлагал юнице найти свою Трою. Авось, накопают что-нибудь ценное, на вес золота – скажем, шлем Цезаря или Аттилы. Из тех, что в прорубь пока не сунули. На хранение.
Мы с этих денег квартиру купим, смеялся Вилька, и Даша вздыхала: такого разве угомонишь? Зевая, Субботин в сотый раз обозрел угловой камин – как и занавески, выполненный в псевдо-восточном стиле. Бело-зелёно-оранжевые изразцы в лёгких волдыриках подогнаны, как патроны в обойме, украшены затейливым растительным орнаментом. Приятно глазу отдохнуть от невесомости женских статей… умно муслимы придумали – не рисовать живых существ. Не делать работу Бога.
Камин подтолкнул риэлтора к воспоминаниям о соседе из прошлого века. Забавный век, сплошные истории. Мало кто ушёл, не посмеявшись. Перед второй мировой, рассказывала Милица, жил в нынешней субботинской комнате учёный, востоковед Эфраим Сколарж – цыганисто смуглый, сухой, высокий, с серьгою в ухе и карими глазами навыкате, как у барана, провожающего взглядом будущую невесту.
Как все приличные люди, читал востоковед лекции чернооким девам и стройным юношам с восточного факультета, вёл семинар, как говорили, изумительный по красоте изложения, печатал спорные статьи в иностранных журналах и даже участвовал в международных конференциях. Цитируя неумолкающее сопрано, резюмируем: Сколаржу всегда было что сказать.
И он ни в чём себе не отказывал. Всё бы ничего, одна проблема: египтолог оказался сыном красавицы-иорданки с семитскими подробностями в анкете и польского католика-археолога. Как Эфраим оказался в России, чем пленились его загадочные родители, осталось неясным. Что-то за чаем рассказывал про выставку прошлого века, про первую русскую революцию, когда отца закололи штыком, и долгий, нескончаемый голод.
В первые дни войны Сколарж угодил на цугундер – худой, мешковатый, растерянный, он торопливо прошёл к дверям, сопровождаемый двумя конвоирами, забывший запереть собственное пристанище. Кинул ключ с болтавшимся на кольце забавным брелоком-негритёнком на полку под зеркалом. Подмигнул испуганной Фросе, учившейся на рабфаке и безуспешно бросавшей на Сколаржа призывные взгляды. Она и рассказала Милице всю эту историю.
Смоляные локоны египтолога, из которых выглядывал нос, как у дятла, вились в беспорядке и вечно были пересыпаны чем-то серым – то ли перхотью, то ли табачным пеплом, хотя к гигиене Сколарж был очень внимателен, пусть и жил в одиночестве.
