– Точно так же, как и ты. В пределах вневременной капсулы. Поэтому потерпи. Если мы решим все наши проблемы в ближайшие час-два, то сможем вернуться на мою виллу, где ужин не успеет остыть…
«Нет, зачем мне все это? – вновь вернулся к своим мыслям Андрей. – Даже и в Москве двадцатого года мне было бы лучше и спокойнее. Чего я решил ловить? Или прав Лермонтов: „А он, мятежный, просит бури…“?
Новиков, до того как стать с помощью Ирины журналистом-международником (термин, говорящий не о квалификации, а о степени доверия к тебе коммунистического режима), был очень неплохим психологом, чуть-чуть не успевшим защитить диссертацию по теме настолько оригинальной, что едва ли не десяток профессоров ополчился на двадцатишестилетнего возмутителя спокойствия в том замкнутом мирке, где на протяжении тридцати послесталинских лет поддерживалось такое же спокойствие и единодушие, как в биологии после знаменитой сессии ВАСХНИЛ.
Правда, для корифеев, мечтавших стереть дерзкого в столь мелкий порошок, что и должность лаборанта в провинциальном вузе показалась бы ему подарком судьбы, оказалось неожиданным решение инстанций. Каких именно – задумываться не полагалось, но видеть ненавистное лицо, насмешливо комментирующее ход революционного процесса в одной из стран Центральной Америки с экрана телевизора и, безусловно, довольное своей нынешней ролью, для старших товарищей было куда более непереносимо, чем если бы его назначили ученым секретарем того самого специального НИИ, где он попытался нарушить столь приятный и привычный статус-кво.
А потом? Уже вернувшись с Перешейка, вновь подружившись с Ириной, зачем он ввязался в никчемную битву с агграми? Что он хотел доказать себе и им? Защищал свою женщину от посягнувших на нее врагов? Или, как Портос, дрался, просто потому, что дрался?
Пробыв полгода товарищем Сталиным, вкусив высшую власть в ее крайнем выражении, чего он достиг? Ведь никто в обозримой истории такой власти не имел. Ассирийские деспоты правили жалкими народцами и степень их самовластия ограничивалась возможностью содрать живьем кожу с какой-нибудь тысячи пленников или затащить в свой гарем три сотни наложниц, эффективно использовать которых по назначению мешали только ресурсы физиологии. Даже друг-соперник Гитлер был более стеснен в своих желаниях, чем Андрей. И что? Главное ощущение, которое Новиков вынес из своей сталинской жизни, это разочарование и усталость.
Наверное, сказал он себе, продолжая вести с Сильвией внешне значительную, а на самом деле пустую беседу, я перебрал эмоций и впечатлений. По всем медицинским законам у меня давно должна была поехать крыша. Как у всех участников достаточно длительных и жестоких войн. Мне ведь и вправду в какой-то момент стала почти безразлична собственная судьба. И инстинкт самосохранения притупился настолько, что безумное предложение Сильвии не встретило возражений. А еще это похоже на состояние игрока, настолько заигравшегося и столько проигравшего, что больше нечего терять. Остановиться нельзя, поскольку расплатиться нечем, а продолжая игру, сохраняешь призрачный шанс на выигрыш.
Да и в отличие от пушкинского Германна у него пока есть в запасе пресловутые и еще неубитые три карты.
И вот он сидит напротив аггрианки и с интересом ждет, что она ему наконец объяснит без дураков, зачем он ей здесь потребовался. А уж там посмотрим…
