Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова - страница 2

Но увы! Они, в отличие от меня, не сделали это предметом долгих размышлений. Чем больше я думал об этом, тем более важным всё это казалось мне. Я даже пошёл на шаг дальше Уистона, публично продемонстрировав свои принципы: если он выгравировал на могиле своей жены, что она была единственной женой Уильяма Уистона; то я написал подобную эпитафию для своей жены, когда она была ещё жива и находилась в добром здравии. В этой прижизненной эпитафии я превозносил её благоразумие, экономность и послушание, проявленные до самой смерти; и, сделав копию в изящной рамке, повесил её вместе с женой над камином, дабы она отвечала нескольким очень полезным целям. Это напомнило моей жене о её долге передо мной и моей верности ей. Это внушило ей страсть к сохранению добродетели и доброй славы, не забывая постоянно напоминать о грядущей кончине.

Возможно, именно из-за того, что раньше мне так часто рекомендовали жениться, мой старший сын пошёл по моим стопам, и сразу после окончания колледжа привязался к дочери соседнего священника, который был был облачён высоким церковным сааном, и при сложившихся обстоятельствах мог гарантировать ему большое состояние. Но надо сказать, что состояние было её не самым большим достижением. Мисс Арабелле Уилмот все, кроме двух моих дочерей, все остальные давали право быть чрезвычайно хорошенькой. Её молодость, здоровье и невинность по-прежнему подчёркивались таким матовым и прозрачным цветом лица и такой счастливой чувственностью во взгляде, что даже зрелый возраст не мог взирать на неё равнодушно. Поскольку мистер Уилмот знал, что я мог бы заключить очень выгодное соглашение с моим сыном, выделив ему изрядные средства, он был не прочь заключить этот брак – таким образом, обе семьи жили вместе во всей той гармонии, которая обычно предшествует гарантированному союзу.

Убедившись по опыту, что дни ухаживания – самые счастливые в нашей жизни, я был готов всячески поощрять продление этого периода; а различные развлечения, в которых молодая пара каждый день проводила, находясь в обществе друг друга, казалось, только усиливала их страсть. Обычно по утрам нас будила музыка, а в погожие дни мы отправлялись на охоту. Часы между завтраком и ужином дамы посвящали одеванию и учебе. Обычно они прочитывали страницу, а затем долго рассматривали себя в зеркало, которое, по мнению даже древних философов, часто представляет из себя страницу величайшей красоты. За ужином моя жена всегда брала инициативу в свои руки; поскольку она всегда настаивала на том, чтобы всё нарезать самой, (это была манера её матери) она в таких случаях рассказывала нам историю каждого блюда. Когда мы ужинали, то для того, чтобы дамы не покидали нас, я обычно приказывал побыстрее убрать со стола; а иногда, с помощью учителя музыки, девочки давали нам очень приятный концерт. Прогулки, чаепитие, деревенские танцы и фанты занимали остаток дня, и мы не прибегали к помощи карт, поскольку я ненавидел все эти игры, за исключением нард, в которые мы с моим старым другом иногда проигрывали по два пенни.

Тут я не могу здесь обойти вниманием зловещее обстоятельство, которое произошло, когда мы играли вместе в последний раз: мне до зарезу нужна была четвёрка, а у меня выходила двойка да туз пять раз подряд. Таким образом, прошло несколько месяцев, пока, наконец, не было сочтено удобным назначить день бракосочетания молодой пары, которая, казалось, искренне желала этого. Во время подготовки к свадьбе мне нет нужды описывать ни деловитость моей жены, ни лукавые перемигивания моих дочерей: на самом деле мое внимание было приковано к другой цели – завершению трактата, который я намеревался вскоре опубликовать в защиту моего любимого принципа единобрачия. Поскольку я рассматривал это как несомненный шедевр, как в плане аргументации, так и в смысле стиля, я не мог в порыве гордыни своего сердца не показать его моему старому другу мистеру Уилмоту, поскольку не сомневался, что получу его одобрение. Но слишком поздно я обнаружил, сколь сильно его предвзястоть приклеилась к этому произведению. Он не счёл мой труд шедевром и придерживался по сему поводу совершенно противоположного мнения, и на то были, видать, веские причины, поскольку как раз в то время он реально приударял за четвёртой женой. Это, как и следовало ожидать, вызвало неминуемые споры, сопровождавшиеся возроставшей, как опара на дрожжах, вздувающейся язвительностью, которая всё больше угрожала разрушить столь взлелеенный союз. Но за день до назначенной церемонии мы договорились обсудить этот вопрос в целом. С обеих сторон всё прошло в надлежащем духе: он утверждал, что я неортодокс, я парировал обвинение; он отвечал, я напирал. Тем временем, когда спор стал чересчур жарок, меня вызвал один из моих родственников, который с озабоченным видом посоветовал мне прекратить спор, по крайней мере, до окончания свадьбы моего сына.