Винчестер однажды застал Ершова за просмотром старой корреспонденции и собрат с готовностью доверился:
– Уходил я в полевой сезон убеждённым холостяком. Мыл шурфы, намереваясь перейти на долинную съёмку, как прибыли практиканты. В партии работало три отряда, но прозорливая судьба отправила её к нам, где она выделила именно меня. Я деланно не замечал призывных взглядов, хотя поманило к ней, как служивого на гражданку, – рассказывал брат Саня сочувственно внимавшему Винчестеру. – Заревновал, к чему иной раз намеренно давала повод. Тогда я выбирал дальний маршрут и покидал лагерь до подъёма, а возвращался за полночь. Позиционная война увенчалась тесными объятиями, мы провели ночь у костра, перемежая поцелуи и трепотню. Случались и позже размолвки, сцены молчаливой ревности, да я через час готов был волочиться за ней. В поисковом смысле сезон оказался пустопорожним, а для меня стал откровением. Когда улетела она в Пермский университет доучиваться, я общую тетрадь извёл на письма. Сейчас к вертолёту не выхожу, поскольку адресат не последовала моему примеру…
Начавший исповедь бодро, брат Саня заметно скуксился:
– Тоскливо, знаешь, брат Коля. Гнусные подозрения неотвязно докучают. Гонишь их прочь, а они не забываются…
– Удачливый ты! – наконец отозвался Винчестер. – Я думаю, она оценит мужское постоянство. Выучится и назад воротится. Вот мне в амурных делах нет везения: к любящим меня сам безучастен, а когда влюблюсь, равнодушны ко мне. Наверное, не тех я боготворю…
Откровениям друзей никто не мешал: Тимофеич и Родимчиков задержались на разведочных линиях, а брат Гена с начальником вели сеанс радиопереклички. В избе горных мастеров часто вязались непринуждённые беседы, – тёмными вечерами, за игрою в карты и чаепитием. Превалировали темы рабочие и охотничьи, касались политики, и спорта, и женщин. Думы и чаяния, общежитейские нужды людей на любой широте неоригинальны.
Крупно проигрывая в преферанс, Чепурной однажды пренебрежительно заявил: «Роете вы это бесполезное золото, а ещё Ульянов-Ленин обещал золотые унитазы под каждую задницу!»
«Вожди всегда блефуют, – спокойно возразил Тимофеич, покрывая взятку. – Полагаешь, напрасно мы тут конечности морозим? Без драгоценных металлов человечеству не обойтись. На выплавку медалей и зубные протезы десять таких Хатыннахов надобно. Вот мне, потомственному горняку, дивно, когда шахтёры на четыре километра за златом в глубь земли спускаются. Нестерпимо в сортир приспичило, так сбегай, отлей; только сикалку не отморозь. Северяне нужду справляют с набегу!..»
Парадоксально, но житейскую премудрость нам передают не родители, действуя в наклонении забот – накормить, одеть, устроить и только, а чужие, неравнодушные люди; решительно велика в период становления роль наставника. Старый горный мастер Тимофеич, муж житейски мудрый и, старомодно выражаясь, не без сведений, зимуя на Хатыннахе, отечески опекал братьев. Тимофеич застиг лета, когда студенты горных факультетов и горные инженера носили форменные пиджаки чёрного цвета, с шевронами и блестящими пуговками с вензелями. «Всегда дочиста выбрит и стрелки на брюках отглажены, – вспоминал он. – Коллегу издали различаешь. Зря отменили! Корпоративный дух и дисциплина сплачивали…»
Как-то, укладываясь спать, Винчестер, позёвывая, спросил:
– Тимофеич, отчего ты в большие начальники не пролез? Высшее образование, интеллект; по весовой категории должность генерального директора бы пристала. Брюхо вперёди себя носишь очень солидно! Ошибки молодости что ли, неснятая судимость, беспартийный?
