– Стоит, что ему будет! Построен на века. Сейчас скоро завершится ремонт. Провели трубы, отопление, соответственно, газ. Поставили ванну. Джакузи. Газовую плиту. Вот…
– Понимаю… – Я улыбнулась. – Вам так повезло в жизни, Максим. А вы этого стесняетесь!
– Не то, чтобы стесняюсь, просто не хочу становиться снобом. Вы же понимаете, что мало кто верит, как мне повезло.
– Комплексовать из-за богатства так же плохо, как озлобиться от бедности.
Мы допили глинтвейн. Я вновь глянула на часы. Было уже начало одиннадцатого.
– Вам не пора, Максим? – проявила я вежливость. Или как это назвать?.. Не знаю. Но как-то нехорошо, что мой студент сидит здесь допоздна. Во всех смыслах.
– Я никуда не тороплюсь. Но вы, наверное, уже устали и хотите спать? Или я вам надоел?
– Ни то, ни другое. Просто поздно.
– А вы рано ложитесь спать?
– Вообще я сова. Превращенная в жаворонка. Ложусь поздно, встаю рано. Отсыпаюсь в выходные, – улыбнулась я.
– Тут мы с вами похожи, – тоже улыбнулся Максим. – Только у меня выходных нет. И отсыпаюсь я, когда придется.
– Что ж. Посидим до одиннадцати – и хватит. – Решила я. Во – первых, мне завтра на работу. И во – вторых все прочее.
И мы продолжили чинить книги.
– А вы живете одна, Эльга Сергеевна? Может, вы кого – то ждете? Или вас кто-то ждет? Вам звонил муж?
– Это тот, который практический, а теоретически мы не расписаны? – усмехнулась я. Максим смутился. – Да, это звонил он. Но все в порядке. Это мой дом. И сегодня я остаюсь здесь.
– Простите.
– За что? – пожала я плечами. – Все в порядке. Спасибо зарядке. И не стоит волноваться.
– Может, я лезу не в свое дело?
Конечно, мальчик. Но я тоже хороша. Я первая начала интересоваться твоей жизнью.
– Что вы, Максим, – педагогично ответила я. – Вполне понятно, когда собеседники, знакомясь, узнают подробности друг о друге. Это естественно. Интересно. Ничего стыдного.
– Это хорошо.
– А вас что-то смущает?
– Просто я хотел спросить…
– Спросите.
– Может, это будет бестактный вопрос.
– Тем он интереснее.
– Это не интерес, а… не знаю, как выразить мысль…
– Хоть и философ?
– Да, так точно.
Я вздохнула.
– Ну, спросите уже, Максим.
– А… ваши родители… они где?
– Маму я не знаю. Она родила меня поздно. В сорок лет. Она умерла после родов. Осложнение… и все такое… ей вообще не советовали рожать, отговаривали, но…
– Боже мой! Эльга Сергеевна! Простите! Я дурак! Кретин!
– Успокойтесь, Максим. Я совсем не знаю маму, понимаете? Совсем.
Максим Севастьянов смотрел на меня своими прекрасными, страдающими глазами. Не глаза – а весь горизонт! Как будто это ему сейчас больно, а не мне. Я взяла Максима за руку.
– Я это пережила, Максим, – тихо сказала я. – И казнила себя, и ненавидела, и считала, что я – причина смерти матери. Но потом поняла: мама очень меня хотела. Она знала, чем может закончиться ее беременность, но она все же родила меня. Пожертвовала своей жизнью ради меня. Значит, она меня любила. И хотела, чтобы я жила и не винила себя ни за что… Это мне бабушка рассказывала. И папа рассказывал.
– Боже мой, Эльга Сергеевна! – Он сжал мою руку. – Все равно это так печально. А я-то, дурак, переживаю, что у меня богатые родители и бабушка мне дом завещала. Я свинья!
– Да успокойтесь же вы, в конце концов, Максим! Право, не стоит так переживать. Много лет прошло. Очень много. И много воды утекло. Я все пережила. Бабушка умерла, когда я была в восьмом классе. А папа умер, когда мне исполнилось восемнадцать. Он жил с другой женщиной. Долго. Почти всю жизнь. Почти сразу после смерти моей мамы. Меня воспитывала бабушка. А у папы так и не появилось других детей… У меня было тяжелое детство. То есть, его, как такового, и не было вовсе. Игрушек у меня тоже, практически, не было. Бабушка готовила меня ко взрослой жизни. Я самодостаточная единица, Максим. Я с четырнадцати лет живу сама по себе. Я привыкла. Другой жизни у меня не было, так что я не знаю, о чем горевать. Честно.
