В идиллию смертного покоя опять вторглась боль. Женщина зашипела, и смутно различила, нет, скорее почувствовала свет фар, полотно дороги и краем зрения – ноги в ботинках. Жива?.. – шелохнулась мысль, отняв последние силы. Опять накрыло болью, судороги скрутили пальцы и желудок и на пересечении сознания и смерти она услышала вопль ужаса. «Помоги…» – были последние её слова. Покой опять поглотил её.
***
«Дёрнул же чёрт отлить!» – думал про себя Яков, сидя в машине, разрывая дрожащими руками истрёпанный лист, попавшийся в кармане. Сигарет в машине не было. Он бросил курить неделю назад. А хорошо, если бы были. Первый испуг уже прошел, но ещё давал себя знать слабостью. С женщинами ему никогда не везло. Последняя, после года совместной жизни за его счёт и в полном довольствии, на предложение создать семью ответила, что он не нужен ей, потому, что без машины и бизнеса он просто ничто, что она мстила мужскому роду, встречаясь с ним, а теперь насытилась местью и он может «быть свободен»… Она отвратительно засмеялась, и он ударил её по лицу – залепил пощёчину, чтобы хоть чуть-чуть сбросить ощущение грязи, но стало только хуже.
А теперь вот, уткнувшись лицом в стылую грязь, на дороге лежал изуродованный труп женщины. Писать больше не хотелось. Он осветил мобильником её голову: страшное месиво из волос и крови. «Действительно «ничто», – думал он о себе, и чувствовал, как по брюкам и дорогим ботинкам стекает тёплая жидкость. «Опять! – последний раз он описался в пятнадцать лет, в летнем лагере, и вожатая, весёлая и красивая девчонка, громко смеялась над ним, пока не пришли другие вожатые и ребята. Он же так и стоял: толстоватый, растерянный в холодных мокрых трусах. Ей сказали уйти, ему – переодеться. На следующий день его забрали домой родители – он не мог там оставаться.
«О чём я думаю! Вот дурак! Надо ехать отсюда, быстро!!! Для неё всё кончено» – Он прекрасно знал, что только мертвый человек падает лицом вниз, но на всякий случай, зачем-то повернул боком голову трупа. Он даже сел в машину, но не поехал, а вернулся, поднял её, прижал к себе, стараясь накрыть как можно больше наготы курткой, бережно положил на задние сиденья. Набрал скорую.
Теперь в его машине полулежала страшная остывающая кукла с размозженной головой – вот потеха! – Он вдавил педаль газа в пол.
Ещё через двадцать минут он передал находку МЧС-овцам, а сам, как свидетель (и частично, подозреваемый) поехал в ближайший участок. На следующий день обвинение с него сняли, так как женщину удалось спасти, «раны и удары она получила за несколько часов до его вмешательства, а сейчас она находится в реанимационном отделении московской городской больницы». Его выпустили, предварительно поискав другие промахи, но ничего кроме подозрительно-воняющих пятен на брюках, не обнаружили. Да это и не удивительно: голая грязная «милашка» с раздробленной головой – не частое зрелище даже на дороге.
Шло время. Врачи боролись за её жизнь. Несколько раз Яков приходил её навестить, но его не пустили. Тогда он стал звонить временами, когда на душе было тяжело или грустно. На всякий случай он оставил телефон лечащему врачу.
Он делал всё это не из жалости, и даже не из интереса к этой женщине – не известно ведь, кто она и как жила. Вообще, он приходил от одиночества, которое так и не стало привычкой. Он, красивый по-своему мужчина, из тех солидных мужчин, которым даже лысина к лицу и весь вид говорит о благонравии и состоятельности, даже не понял, как случилось, что к сорока годам он остался вдруг совершенно один. Приходя в свою комфортную, но совершенно нежилую квартиру, он иногда ловил себя на мысли что ему тошно даже открывать дверь – всё равно его не ждёт никто. В таком настроении он подобрал однажды котёнка, и это было единственное существо, нарушавшее пустоту комнат.
