– Пиши незатейлево. Как чукча песнь. Что видит – то и поёт. Друг наш Алька бутылкой по Петропавловке стукнул, помнишь? Чтоб пробку выбить?
И-то она обиделась. Крепость Петрова. Пузырь разбился, Альке руку полоснул, но… Не отрезал, ведь, ручонку-то. А мог запросто. Об этом вот и пиши. Или вы, опять с ним же да с Лёхой-Шлангом, палкой мне («ножкой от стула» – уточнил я), ножкой так ножкой, не суть, по башке настучали.
Чтоб мне больничный сделать. Сделали! Экзамен я потом пересдал. Но, надо сказать, как в тумане. А мог бы и вовсе дураком остаться. Пиши и об этом. А в Армии Советской, а? Ты с дружками своими пистолеты скомуниздил и пропил. Так ведь? И мне даже не признаёшься по сю пору. Вот и об этом пиши. И всё это излагай просто. Доходчиво. Не разводи философий-то. Чай, не Тургенев, слава Богу. А пока за эту мою рецензию тебе – дуй в лобаз. Опять твой черёд.
Да, Жека, да…
Изложил я всё это. Написал: как ты учил, как я смог. А кто читает?
Кому это всё нужно?
Вот только дочку-Настьку обмануть удалось. Сказал, что написал о ней, как она через барьеры свои на стадионе сигает. Искала она искала, получилось, вторую в жизни книжку прочитала. «Как бы!».
Вся страна наша странная этим словом жутким разговаривает. Как бы…
«Прорезала вышка
По небу лучом.
Как же вышло,
Что я – не при чём…»
Напевал сам автор, Генкин, с небольшой сцены в небольшом зале Домжура Ленинградского на Моховой. Сам себе и нам, под гитару.
Едва ли был тот зал больше нашего школьного, что на соседней улице Чайковского.
Царила в Домжуре непередаваемая обстановка. Атмосфера. Небольшое кафе – чудо. Безо всяких претензий. Нам студентам весьма доступное.
Встреч, концертов – прорва. Вход, однако, по билетам. Не членским (как, к примеру, в «грибоедовском доме»), а по пригласительным. У меня завсегда этих билетов было – сколь моей душе угодно. В Доме Журналистов на Моховой тогда мой отец работал. Не директором, но билетов этих мы с друзьями не считали.
Сегодня: «Прорезала вышка…».
На прошлой неделе: «Зримая песня». Постановка легендарная тех лет. Тюзовская, с той же Моховой улицы. Георгия Товстоногова. Фантастика! Он самолично присутствовал. В антракте, на лестничной клетке с каким-то коллегой вел дискуссию: «Фиг тебе. Мой «Винстон» вчера курили, сегодня твой будем». В кафе, за столиком в одиночку другой молодой Георгий «вживался» в предстоящий великий образ. В «раскольниковский». Мы в стороне баловались «сухоньким».
Были у меня, были тогда смятения в душе. Бросить предстоящую геологию, поменять всё на такую вот – «богему». Папаньке давал на пробуюношескую свою писанину. Отбросив и забыв всё лишнее, как теперь себе представляю, вынес главный отцовский ненавязчивый совет:
– Вон за столиком у окна – видишь? Красивый, видный сидит, ни с кем не спутаешь.
Посвящён был вечер журналу, то ли «Неве», то ли «Мурзилке». Литераторы разминались, естественно, в благодатном кафе. Великан с незабываемым лицом и усиками сицилийского мафиози навсегда остался в моей памяти.
– Серёжа одарён Богом щедро, – посвятил меня отец в издательско-редакторские кулуары. – Но пробиться через наши «танковые надолбы»? При всех его габаритах, ох, как не просто. И ты хочешь поучаствовать в этих играх? У тебя почти уж есть прекрасная специальность, ты с практик денег привозишь, сколько Серёга за всю жизнь ещё не заработал. А спиртного, ты радуйся, вы и десятой доли не потребляете. Да, тебе и тягаться тут с ними… Быстренько с дистанции слетишь. Так что – гляди сам. Пока можешь не писать – терпи и не пиши.
