Лично с будущим литературным олимпийцем мы с друзьями тогда так и не выпили. Чего-то нас отвлекло. А с творчеством его? Потом всё было, значительно позже. Чтение и восхищение.
Отца я послушался? А Вы, Господа-Товарищи, советам часто отцов следовали? То-то и оно. Ну, не стал я бумагу марать настойчиво. Не стал. Однако, по какой-то совсем другой причине. Прав, ой, прав очень мало нами оценённый О-Генри:
«Не важно какие дороги мы выбираем.
Важно, что заложено внутри нас».
Как-то вот так незатейливо он сказал, И ненавязчиво.
Да, прав был, вспоминая юность, друг наш Жека.
На бастионе Петропавловки распивали мы сухое дешёвое вино. После Альку сопровождали в «травму» Военно-Медицинской академии. Там, ожидая пока ему ручонку заштопают, Лёха-Шланг, тогда уже курсант «Макаровки», встретил «бича» натурального. Дыхнул он в нам в лица морским бризом (или муссоном, не один ли хрен). И винным перегаром тоже.
Ужас, как захотелось мне тогда в море! В который раз – и не счесть.
Но опять не довелось.
И опять я пошел на Петропавловку в мае 1970-го. Загорать. В прямом смысле – загорать на пляж Петропавловский и готовится к слову выпускному предстоящему своему. На защите диплома в Горном. И забыл обо всём я этом. На пляже был концерт! Нет не так. Не концерт организованный, как таковой. На песчаном берегу реки Невы, в самом сердце Ленинграда, был – Высоцкий. С компанией друзей.
Звучал его голос.
Можно не уточнять Вам, что пел он, конечно же, и «Парус». Тайной Властью своей, таинственной силой Паруса он в тот майский день не заманил меня в мир свой. В мир таких, каким был он сам. Поэтом, артистом…
Речь я не подготовил. Сгорел напрочь под весенним ленинградским солнцем.
Но диплом на следующий день защитил.
И по своему, мне начертанному пути, отправился далее. Куда, ради чего, кто путь этот мне определил?
В те времена знал я ответы на эти вопросы. Так мне казалось.
Сейчас – нет. Не знаю.
– А все-таки хорошо бабам, – тяжко вздохнул матрос Петруха. Пожевал окурок беломорский. Бросил в бочку.
Экипаж сидел на корме. Около здоровенной траловой лебедки. Не весь экипаж конечно. Часть палубной команды.
– Это чего ж, ты, им позавидовал-то, малохольный? – лениво поддержал возникающую тему боцманюга Приходько. В обиходе, конечно, просто – Приход.
Тоскливо прищурился Петруха на горизонт. Раскрыл глубокую внутреннюю печаль:
– Только сунул руку под юбку – и все уже при тебе. Тут, как тут.
Коллектив частично хмыкнул.
Приход трезво оценил душевные петрухины выкрутасы.
– Рановато тебя потянуло на женскую анатомию. Месяца еще нет. Как вышли из базы.
Он тоже швырнул окурок в бочку. Подитожил:
– Похмел, стало быть, выветрился после отхода напрочь. Это – хорошо. А мысли гинекологические появились – это хреново. Рановато. Кончай перекур – пошли пахать.
– Слово-то какое знает Приход-то, а? Умное и длинное, – Ввернул молодой матросик Шкертик. – Может Петруха о своем, о чистом, только сказать не умеет.
Все поплелись за боцманом. Дискуссия заглохла. Время для нее еще не пришло.
Мы лежали в дрейфе. На Мурманской банке. Глубина 60–80 метров. Конец августа. Обкатывали нашу обновку. Подарок, можно сказать. Точнее: обновка нас обкатывала.
«Америка России подарила параход…». Это из кинофильма «Волга-Волга». А нам кораблик подарил Рыбкин флот города Мурманска. Так, любя, кличут здесь весь Северный Мурманский Рыболовецкий.
