Вирдимура - страница 4

Священники только руками развели. Есть это никак не годилось, еще Моисей запретил такое.

Но отец улыбался и не слушал. Он говорил: «Пусть играет музыка. Пусть наливают вино с предгорьев Неброди и подают сиракузскую рикотту. Пусть танцуют. Отведайте этих угрей в оливковом соусе! И этот хрустящий дрожжевой хлеб с отрубями. Отведайте диких трав – тут одуванчики, руккола, цикорий и кейл. Я сам собрал их для вас на рассвете. Проходите, дорогие друзья, познакомьтесь с моей дочерью».

И священники нехотя бормотали:

«Благословивший наших матерей – Сару и Ревекку, Рахиль и Лию, пророчицу Мириам, и Авигею, и царицу Эсфирь, дочь Авигеи, – благослови и это возлюбленное дитя, и да будет ей имя в Израиле Вирдимура».

У меня никогда не было учителя. Мой отец сам объяснял мне все, что знал. Научил писать и читать, научил, что неизлечимому больному нужно улыбаться, а излечимому – петь.

Для этого не отводилось какое-то определенное время, не разделял отец и исследование мочи или наблюдение за звездами. Иные фекалии – точно созвездия, объяснял он, говорят нам о теле, но узнаем мы и о состоянии души. Не нужно их трясти, дай им самим показать хвори, неполученное прощение, кровоточащие раны.

Мне было пять, когда я впервые сама наложила швы. Смотри, сказал Урия, рана просто хочет, чтобы к ней отнеслись с лаской. И он соединил два края раны и прижал к ним теплые травы. Затем подул на них и прошептал: «Омец. Смелей».

С утра начиналось мое обучение на природе. Отец водил меня по непроторенным тропинкам и показывал лекарственные растения. Видишь? Вот эвкалипт. Им лечат простуду, бронхит или астму. Но из него можно сделать и благовоние, чтобы проводить усопшего. А вот мальва, из нее делают молочко для тех, кто не может позабыть о своих врагах. А это аконит клобучковый, его используют при горячке, вызванной перегревом или переохлаждением. Но с ним будь осторожна: если дать слишком много, человек может умереть, вот почему его еще называют дьявольским корнем.

Когда солнце начинало припекать, мы останавливались, пили из фляги воду с корицей, отец укладывал меня на землю, чтобы я прислушивалась к движению земли, перегонам ветра, хлюпанью облаков. Разве не видишь, что мы движемся? Что мы ведомы небесными и земными телами?

Нет, я не видела никаких тел, где же они? Жизнь казалась мне таинственной и страшной, точно разбойник, готовый вот-вот наброситься на нас.

Затем отец сажал меня к себе на плечи и нес так до самого дома. И мне не был страшен никакой разбойник. Нужно было веселиться. Потому что тот, кто грустит, вредит дыхательным органам и придется ему варить себе фиалки в чистом вине. А потом надо добавить галангу и лакрицу – только так получится избавиться от тоски и восстановить легкие.

Вот почему Урия постоянно выглядел жизнерадостным, всегда был деятельным. У него вечно находился повод, чтобы смеяться, когда вокруг голод; терпеть, когда вокруг горе; и благодарить, когда вокруг боль. И если я спрашивала, что за повод, он только улыбался. И не объяснял. Лишь говорил: «Сама поймешь».

И мы снова принимались искать. Особенно его увлекали смолы. Он читал и Геродота, и Теофраста, и потому знал, что мирру и ладан стерегут невиданные змеи. Это означало, что они священны, что они могут обратить конец и начало. Помни, говорил отец, если смешать ладан с маслом, можно спокойно выспаться, тревожные сны отступят. А если ладан смешать с мукой, то можно сделать маленькие булочки, и если приложить их к вискам, то забудешь все невзгоды.