– И всё-таки у тебя не очи, а глаза.
Почему «всё-таки»? Я своих притязаний на обладание очами не высказывала. Наверное, Ляля, обладательница узких раскосых татарских глаз, признавая за мной преимущество в величине моих европеоидных, посчитала, что до очей они всё-таки не дотягивают.
Но самой животрепещущей для нас темой были, конечно, мальчики. Вернее один мальчик – Серёжа Спирин. Первого красавца класса Серёжу мы с ней любили совместно, о чём он и не догадывался. Мы же удовлетворялись бесконечным обсасыванием его внешних достоинств и тем, что делились друг с другом своими пылкими к нему чувствами. Лялина мама, которая однажды невольно подслушала наш разговор, решила нам помочь:
– Девочки, что вы всё обсуждаете вашего Серёжу. Взаимностью он вам не отвечает, а вы всё по нему сохнете. Хотите, я расскажу вам, как можно быстро разлюбить.
– Как!?
– Очень просто. Представьте себе, что ваш дорогой Серёжа сидит на унитазе и тужится, тужится, аж покраснел весь, а прокакаться не может.
Мы обе прыснули со смеху и Серёжу Спирина тут же разлюбили.
Поскольку в классе не оказалось достойной замены, а свято место пусто не бывает, я влюбилась в Робертино Лоретти. Почему-то для меня было совершенно неважно, мог ли Робертино прокакаться. Его божественный голос перевешивал возможный запор и перевесил бы иные телесные и функциональные недостатки. Пожалуй, только проказа могла утихомирить мою страсть, но проказой Лоретти не болел. Ляльке тоже нравилось, как Робертино поёт, но к нему самому она оставалась равнодушной. Ей досталась роль наперсницы влюблённой подруги. Она вполне серьёзно полагала, что Лоретти женится именно на мне. Но, в это даже я поверить не могла. Лоретти был нашим ровесником. До сих пор помню, что он родился 11 октября.
На его день рождения я решила сделать ему подарок: по клеткам с фотографии нарисовала его портрет, и упросила Ляльку сходить со мной на почту. Одной было страшновато. Из газет я вычитала, что он в то время жил в Дании. На конверте я написала: Дания, Копенгаген, Робертино Лоретти. Работница почты приняла конверт, взглянула на «адрес», но даже не усмехнулась. Может быть, ей было всё равно, дойдёт мое послание или нет, а, возможно, что и она была его горячей поклонницей, и мои чувства ей были понятны и близки.
Четвёртый класс для меня завершился под звуки «Джамайки». Летние каникулы я пропадала у Ляльки на даче, где мы с ней впервые попробовали курить папиросы её отца «Беломорканал», которые, чтобы сразу не было заметно, мы таскали из его пачки поштучно и с большими интервалами. Курили постоянно гаснущие папиросы в кустах на соседской даче, не получая никакого удовольствия от процесса, зато испытывая острые ощущения от возможности быть пойманными. Наше моральное падение было раскрыто любопытной младшей Лялиной сестрёнкой Саидой, но она, к чести её будь сказано, нас не сдала.
В пятом классе у нас появилось много новеньких: братья двойняшки Петя и Саша Барковские и Ляля Катаева. Все они жили высоко в горах – в обсерватории, поэтому в школу их возили на ведомственном автобусе. Ещё один новенький, Коля Гришин, был двоюродным братом Барковских, но жил не в обсерватории, а в городе. Колька бредил морем, на переменах он приставал к любому, кто оказывался с ним рядом, и буквально насильно заставлял выслушивать, где у парусника находится грот, бром-стеньга, а где топсель, за что немедленно получил кличку Боцман.
