Византийские грешники - страница 19
– Вы упоминали блудницу. Из какой именно главы – не скажу, там про армагеддон и наказание за грехи.
– Ага, – осенило Прокопийского и он продолжил в голове: – «Понятно, к чему. Любопытно, о ком же шла речь».
Девушка вздохнула:
– Мне идти надобно. Отдохните маленько, матушка скоро придёт. Яйца свежие понесла продать.
Кесарий молниеносно сел на кровать и обхватил плечи кистями, потягиваясь.
– Не собираюсь злоупотреблять гостеприимством. Да и понедельник уже, дел много. Рассвело не так давно – значит, везде успею.
– Может, вам голову обмотать на всякий случай? У нас где-то лежала чистая тряпица.
– Благодарю, лишнее. – Кесарий с опаской дотронулся до лба. Кожа в местах порезов чуть пощипывала.
– Будь по-вашему.
– А куда собрались, если не секрет?
– В церковь, – смутилась девушка. Улыбка вмиг пропала с её бледного лица. – Панихида первого дня по василевсу. Как раз под ночь весть пришла. В столицу ехал. Царствие небесное!
Юстин правил без малого девять лет и не прогневал народ. Секретарь перекрестился. Правда, он поймал себя на мысли, что его совершенно не тронула кончина василевса. И даже стало как-то не по себе. С другой стороны, никакой связи с почившим у него нет. Разве что, через монеты. Сколько там ему было? Где-то под семьдесят. Старость своё взяла.
Спасительница будто прочитала отрешённость в его сердце.
– Знаете, мил человек, у нас дворцовых не очень жалуют. Папа всегда их ругал. Говорил, нам, простым людям, от них житья нет. Но мне всё равно грустно.
– Грустите, что уж в себе держать?! Винить себя за такое никак нельзя, – рассудил Кесарий. – А я вас задерживать не буду. И маму тоже. Идёмте!
На крыльце, под навесом, прямо у порога, на скамье над плетёными корзины стояла продолговатая кадка с водой.
«Иногда утром похуже выгляжу, а тут даже не опухший!» – увидел Кесарий своё отражение.
Ночной ливень оставил лужи разных размеров и форм: большие и маленькие, похожие на гусей, идеально круглые. А улицы без мощения превратил в трясину. Парочке пришлось ухищряться и обходить кашицу, но грязь всё равно прицеплялась мелкими серыми точками. Прокопийский вяз, пытался прыгать, удивляясь чужой невозмутимости.
– Вы мне скажите, что стрясётся, если, положим, не проведут отпевание? – поинтересовался он у спутницы, когда вышли на сухое.
– Точно не скажу. Но оно душе помогает очиститься.
– Ладно. А вот затеряюсь на краю света. Не будет тела, не будет даже человека, кто за меня замолвит слово в храме да закажет отпевание. Тогда грешным на небеса?!
Идущая на панихиду задумалась, однако не смогла ничего ответить. Вместо этого она остановилась.
– Всё, мне тут всего-ничего осталось, сударь, – произнесла она, глядя прямо на Кесария.
Секретарю не хотелось расходиться, несмотря на то, что они говорили мало. Из без того разворошенного душевного улья вылетели иные пчёлы сожаления, и он изрёк, припоминая Дионисия, на месте которого оказался:
– Простите великодушно, мне нечем отплатить за вашу доброту.
– Ничего страшного. Храни вас Бог!
Окрылённый Кесарий наметил путь в канцелярию по ориентирам, и вскоре поравнялся с монолитными окраинными зернохранилищами у гавани Феодосия.
– Забыл спросить, как её зовут! Вот же… – хлопнул по ссадине на лбу секретарь и оскалился. – Забыл избавиться от рукописи.
Впереди замаячил сырой и грязный заколулок, где коты занимались делёжкой рыбьего скелета.
– Желудок бы не выплюнуть! – посетовал на вонь Прокопийский, закрывая капюшоном нос. Он раскрыл свиток и, словно первые люди, вкусил запретный плод. Чем больше его глаза поглощали строк труда «Тайная история», тем чаще он, присвистывал и нервно посмеивался, пугая кошек. Рассказывалось про Флору, бывшую жрицу любви, и бурную жизнь племянника почившего. Теперь слова кабатчика не казались таким уж бредовыми.