Византийские грешники - страница 25

Прокопийский управился с углём и подбежал к железной бочке на углу. Под веточками, сором и огрызками обнаружился конверт. Текст был написан на кусочке тонкой кожи размером с ладонь. Судя по характерным завихрениям букв, послание оставил Марцелин. Оно гласило:

– Хочу верить, что с тобой всё в порядке. С печалью сообщаю: в ближайшие месяцы не увидимся. Еду во Фракию изучать камни с победоносным всадником. Спасибо патриарху за услугу. Без заступничества императрицы, упокойся её душа, тяжко. Надеюсь, ты уничтожил… Не помог тебе – моя оплошность. Вернусь – исправлю.

Фыркнув, переписчик скомкал записку и швырнул её в появившуюся незадолго до этого лужицу.

«Может, его этот Нарсес спугнул. Зато сдал свою покровительницу. Ладно, надо работать – какая теперь разница?» – рассудил он.

Ближе к вечеру писари перекусывали сочными яблоками в боковой комнате с мойкой. Сквозь приоткрытую дверь небольшой трапезной, Кесарий заметил в коридоре вестового из вередария, казённой почтовой службы. Тот прятал под подмоченной дождём накидкой продолговатый предмет.

Едва Кесарий вернулся к себе и взялся за перо, как внутрь заглянул Исидор.

– Эй!

– Чего эйкаешь, Никейский?

– Вызывают, ваше нужнейшество! Видимо, будешь помогать всевидящему со свитком.

– Свитком?

– Да. Добротный такой, в чехле, с красной печатью.

Прокопийский вошёл в головной кабинет канцелярии. Первое, что ему показалось странным – отсутствие запаха козьего молока. Второе – невероятно хмурое лицо квестора, почти вплотную нависшего над документом.

– По твою душу принесли, – произнёс Прокл, жмурясь. – Садись.

Секретарь сомкнул губы и потупил взгляд. Приближения неприятного разговора жгло: он всё же не посчитал нужным оповестить руководителя о своём участии в экзамене.

– Читай сам, – изрёк квестор, протянув свиток.

Кесарий погрузился в витиеватые фразы о том, что его кандидатура рассмотрена и одобрена уполномоченными лицами. Вот только нигде не указали конкретную должность.

– Когда требуют явиться к ним во дворец? – поинтересовался глава канцелярии.

– В ближайшую пятницу, – почти прошептал Кесарий.

– Вправе не отпустить, понимаешь? – покачал головой квестор, почëсывая веки с кошачьим рвением.

– Понимаю. На вашем месте я бы так и сделал. Но не волнуйтесь, не собираюсь увольняться или хуже работать. Могу идти?

– Постой! Меня сюда спихнули за ненадобностью. Жаловаться не пристало: уже не тот ум. Им там нужны молодые, смышлёные. Поэтому отпущу. Вдруг во дворце тебе самое место? Дослужишься до квестора – майся ерундой за жалованье, должность такая.

– Великодушно благодарю.

– Знаешь, лет тридцать назад Анастасий Разноглазый вводил фоллисы в обращение, подмахивал торгашам поблажками. И тогда меня пошвыряло по ведомствам. Везде, не поверишь, везде шептались, мол старики ничего не понимают. Да, незаменимыми их считали, что уж греха таить, но всё равно недолюбливали. Вот уйдут они, говорили, и всё наладится…

Квестор натужно хмыкнул, затем поморгал и снова принялся чесать глазницы.

«Забыл, к чему завёл эту историю?» – подумал Кесарий.

– Конец! – неожиданно воспрял начальник. – Скажи, что по этому поводу думаешь, Прокопий. А? Так ли мы плохи?

Проигнорировав неувязку с именем, Прокопийский ответил:

– Да, почему-то считается, свежий взгляд хуже сделать не может. Я вот не разделяю это мнение. Разве дело в смене поколений? В каждом поколении есть раздолбаи и трудоголики. Глупо считать, что всë сразу станет прекрасно, если, положим, умрут люди старой закалки.