Владислав глядел из-за укрытия на эту ужасающую картину, словно уже разверзлись врата ада и поглотили землю. Сдерживая дрожь во всем теле, он тихо спросил:
– Что нам делать? Они же убьют детей.
– Нам следует объединиться, защищаться от врагов, – умозаключительно ответила Осчения.
– Но как? У нас недостаточно оружия, запасы еды кончаются. Нам не устоять.
– Если боишься, так и скажи.
– Я не боюсь.
– Тогда вперед.
Владислав вступил в отряд Сопротивления, следуя за остальными молодыми людьми. В течении 63 дней Варшава бомбилась немцами с воздуха. 63 дня беспрерывных боев, отчаяния, смятения и страха: настоящий ад, устроенный людьми – обычными людьми из плоти и крови. Почти весь город лежал в руинах, дома были разрушены, сожжены. Горожане: поляки, евреи, армяне, татары – все держали баррикаду, отбивали наступления немцев, но не хватало оружия и свежих сил, а гестаповцы наступали и наступали – на танках, самолетах. Владислав взял с собой отца и мать, тетю Софию и сестру Янку, приказал им немедленно следовать за ним, спрятаться от артиллерии в каналах и сточных ямах Варшавы – в этом длинном, сплетающимся лабиринте под землей. Замерзшие, по колено в воде, люди не сдавались, шли к своей цели – просто выжить.
Чутье и провидение вновь помогли Владиславу. Когда ему становилось особенно тяжко, когда непонятное томление комом сдавливало горло, он говорил родным уходить в другое место, ибо здесь оставаться опасно. И как только они оставляли свой спасительный закуток, через несколько минут туда падала бомба. Бронислава крестилась, обнимала сына, а Станислав клал ладонь ему на плечо, говорил: «Спасибо». В такие страшные моменты они верили ему.
Был сентябрь 1944 года. Полуразрушенная Варшава. Дни стояли теплые, погожие – само продолжение лета. Природа была все еще благосклонна к живущим, не придавала значения деянию человеческому.
Владислав пришел с занятий: трудно было учиться во время войны, на целые полгода закрывался вуз и не все вернулись на учебу. Молодой человек устало разулся, сел на стул в коридоре. В голове все звенело, кружилось, нестерпимо хотелось есть. Бронислава помогла сыну дойти до кухни, налила ему в тарелку то, что смогла приготовить: похлебку с овощами без мяса, иного не было. И в этом заключалась вся ее любовь, вся материнская забота, которую нельзя выразить словами. Утолив хоть на немного голод, Владислав спросил:
– Мама, как папа? Ему не стало лучше?
Бронислава пожала плечами, глубоко вздохнула. Юноша понял все без слов. Выйдя из-за стола, он направился в спальню родителей, там под теплым одеялом лежал Станислав. Лицо мужчины совсем осунулось, побледнело, язык высунулся изо рта; он умирал – брюшной тиф не щадил никого. Владислав присел подле кровати, с сыновней заботой ласково коснулся иссохшей руки отца, промолвил:
– Папа, не умирай.
Станислав приоткрыл глаза, в полузабытье посмотрел на сына. Он силился что-то сказать в ответ, но не мог. Вместо этого больной сжал горячие пальцы Влада – и это означало: «сынок, я люблю тебя». У обоих по щекам текли слезы, и Владислав осознал, как сильно отец любит его, как всю жизнь боялся за него, оберегал. Ныне пришла пора отдать сыновний долг. Укрыв Станислава пледом, молодой человек подошел к матери, проговорил:
– Я иду к доктору за лекарством для отца.
– Погоди, сынок, – Бронислава схватила его за руку, стараясь удержать от рискованного шага, – не ходи, мой родной. На улице опасно, тебя могут схватить.
