– Наезды русских казаков нельзя предвидеть: они появляются везде, словно из земли вырастают.
– Вот-вот, только за ружьё – они, как ветер, уже умчались…
Оброненные слова то рассыпались бессмыслицей, играя в чехарду, то складывались в картинку, подталкивая мысли и побуждая к действию, а Баюр всё шёл, устало опустив голову, медленно продвигаясь к центру лагеря.
– … нет, король Жером совсем не похож на императора Наполеона.
– Где он сейчас?
– Уехал в свою Вестфалию. Обиделся.
– Бросил армию?
– Упустил Багратиона. Всего-то два перехода – и русским бы не миновать разгрома в наших клещах. Император был в ярости и с досады подчинил братца маршалу Даву.
– Давно бы. Родство родством, а правду сказать, для младшего-то война всё одно что забава.
– Как же! Он – король, а Даву – всего лишь герцог!
– Тьфу ты! Матка Боска!..
Польская речь сменилась французской. Баюр без труда понимал и ту и другую. За долгую жизнь скитаний он успел усвоить разные языки, в том числе и древние, без которых не внятны письмена далёких пращуров, несущих своё слово потомкам.
– … чем дальше – всё хуже. У этой земли нет конца.
– Поначалу-то проще было.
– Так ни в одной стране таких беспредельных далей нет. Армия растянулась, как в прежних походах и не бывало. Обозы отстали.
– Говорят, император заготовил к войне богатейшие склады.
– Склады-то богатейшие. Только где они? Пока прибудут – мы с голоду передохнем.
– Не передохнем. А русские сёла на что? И города?
– Да… Прежде наполеоновская армия не грабила. Знала дисциплину. А нынче: целыми отрядами дезертируют. Сбиваются в шайки, мародёрствуют.
– Тогда армия была французская. А теперь – со всей Европы собрана. Кому из них нужен наш император и его война?
Баюр наткнулся на составленные шалашиком ружья, возле которых вповалку лежали солдаты, похрапывая и посвистывая во сне, пришлось обходить этот клин, да так, чтоб невзначай не наступить на раскинутые руки-ноги.
– А люди здешние смелее и злее, чем в пограничье. Там безропотны были и кланялись. А эти уходят. Семьями… Помнишь, пустое село прошли? Всё унесли с собой. А что не сумели – подожгли.
– Боюсь, что скоро нападать начнут.
– Скоро! Да уже есть случаи! Вон уланы из польского эскадрона отлучились в сумерках за провизией в Княжицы, ну, это… сельцо, что под боком у нас, – еле ноги унесли. Говорят, одного не досчитались.
– Да врут они. Прикрывают беглеца.
– Я помню его. Молодой, красивый. Белокурый такой… Кажется, Гжегош его звали… Кшесинский. А может, не Кшесинский. Польский – такой шепелявый язык, тьфу… как гадюка шипит, только в горячке полоумный и выговорит. Стой! Да вот же он! – солдат вскочил с места, увидев Баюра, ткнул пальцем: – Гжегош! Ты?
– А кто же ещё? – отозвался Баюр, махнув рукой, и, пройдя мимо, уже за спиной услышал:
– Говорят, неупокоенные души бродят по ночам и ищут своих обидчиков.
– Каких ещё обидчиков? Думаешь, это призрак? Привидение?
– Усмехнулся как-то… мстительно… Не следовало мёртвых поминать в неурочный час.
– Он же ответил. А призраки не разговаривают.
– Много ты знаешь про призраков. В этой языческой стране колдунов и шаманов не счесть. Они заклинают даже камни, и те говорят.
– Накаркай ещё…
У следующего костра сидел солдат, бережно обнявший руку, обмотанную тряпицей:
– … лейб-медик сказал, что нет у него лекарств. Фуры с медикаментами сильно отстали и догонят ли нас – неизвестно.
– Больных не лечат совсем. Сколько уже умерло! А как в сражение пойдём? Что с ранеными будет? Сгниют заживо?
