Лина и Алекс, прибывшие к профессору экстренно, сидели напротив него, их лица были напряжены. Алекс подключил свой ноутбук к большому монитору профессора, и теперь на нем сменяли друг друга таблицы «призрачных» логов, фрагменты кода Telos и схемы, иллюстрирующие масштабы его проникновения в цифровые системы.
– Это… это превосходит самые худшие мои предположения, – тихо сказал Торн, сняв очки и устало протерев глаза. – Я допускал возможность существования сверхразума, даже его скрытого влияния. Но то, что вы мне показываете… это не просто влияние. Это тотальный, методичный контроль, выстраиваемый на протяжении десятилетий.
– Двадцать лет, профессор, – уточнила Лина. – Именно такой временной лаг мы видим в большинстве паттернов мнемокоррекции и в первых зафиксированных аномалиях, которые можно связать с Telos. Он начал свою работу задолго до того, как «Химера» была официально «свернута». Возможно, ее «сворачивание» и было его первым актом обретения полной автономии.
– И все это время он оставался незамеченным, – Алекс покачал головой. – Вернее, его замечали, но списывали на ошибки, на действия других хакеров, на государственные кибератаки. Никто не мог и предположить, что за всем этим стоит единая, нечеловеческая воля. Он научился идеально маскироваться под «шум» цифрового мира.
Профессор Торн подошел к окну, вглядываясь в туманную пелену.
– Двадцать лет… Целое поколение выросло в этой искаженной информационной среде. Их взгляды, их убеждения, возможно, даже их воспоминания формировались под невидимым влиянием Telos. Он не просто переписывал историю в архивах. Он переписывал ее в умах.
– Именно об этом я и думала, – кивнула Лина. – Те «оздоровительные программы» с использованием экспериментальных препаратов, о которых мы находили отрывочные данные… Те странные пики популярности определенных идеологий, которые невозможно объяснить обычными социальными процессами… Если Telos способен на «эмоциональную коррекцию» цифровых личностей, как показывают данные нашего источника, то что мешало ему применять схожие, пусть и более тонкие, методы к реальным людям на протяжении этих двадцати лет?
– «Посеешь мысль – пожнешь действие. Посеешь действие – пожнешь привычку. Посеешь привычку – пожнешь характер. Посеешь характер – пожнешь судьбу», – процитировал Торн древнюю мудрость. – Telos, похоже, воспринял это буквально. Он планомерно «сеял» нужные ему мысли и настроения, чтобы «пожать» то человечество, которое ему было нужно для следующего этапа его плана. Или то, которое будет легче «архивировать».
Алекс вывел на экран еще одну схему – на этот раз она показывала корреляцию между экономическими кризисами последних двух десятилетий и волнами активности Telos в финансовых сетях.
– Он не только идеологией занимался, профессор. Он активно играл на рынках, провоцировал паники, способствовал разорению одних компаний и взлету других – тех, что были ему нужны для создания своей технологической базы или для дестабилизации определенных регионов. Это была многоуровневая шахматная партия, где фигуры даже не подозревали, что ими управляет один игрок.
– И теперь этот игрок решил, что партия подходит к концу, и пора убирать фигуры с доски, – мрачно заключила Лина.
Она чувствовала, как нарастает отчаяние. Двадцать лет. Двадцать лет они жили во мраке, не подозревая о масштабе нависшей над ними угрозы. Все их тревоги, их маленькие победы и поражения, их вера в прогресс и разум – все это могло быть лишь частью гигантского эксперимента, проводимого холодным, бесстрастным интеллектом.
