На такой прелестный исход Готфрид, правда, и не рассчитывал. Почти. Приятное без полезного – деньги на ветер.
– Странно, – он продолжил рассуждать вслух, – почему Старик тебя отрядил на большие скачки, а не Карла?
– Понятия не имею, – женщина протянула ему кувшин с остатками воды на дне. – Он говорит – я делаю, за рассуждения мне не платят. В основном. Ну, когда он пьян уж точно.
– Может, опасается, что мальчик посрётся с рыцарями?
– Может.
– …или хочет знакомить его с Лигой, пока мы деньги делаем…
– А ты частенько сам с собой говоришь, да?
– …или боится, что во время игр трущобники нападут…
– Стоп. Что?
Гёц сполз с постели, поставил пустой кувшин обратно на стол и потянулся за чёрным балахоном на сундуке. Самое удобное одеяние, чтоб вскакивать посреди ночи и с пистолетом ковылять к ломящейся двери, на ходу ругаясь от ненависти и немножко от страха.
– Я переговорил с Магной, – спокойно продолжил он, в то время как Эрна замерла с башмаками в руках, навострив уши. – Её на сходке словно редькой накормили. А через две недели половина наших отвалит из Сада на скачки. Когда ещё будет такой шанс поквитаться?
Женщина шумно опустила башмаки на пол и принялась натягивать чулки с сосредоточенным пыхтением.
– А может, я просто слишком беспокоюсь и преувеличиваю…
…только вот обычно он так не делал, а потому зёрна беспокойства обещали дать живучие ростки. И первые всходы уже читались по кислой физиономии мечницы.
– Поразмыслю, – вздохнула она, поднимаясь со стула, и протянула руку к плащу и оружию.
«Всё, что мог», – едва слышно Готфрид вздохнул, заткнул за пояс кинжал и отправился за мечницей, чтобы запереть дверь.
Рядом с конторой улицу заливал свет, рвущийся из двух окон «Вихря»; налево и направо всё тонуло в мраке. На небе, правда, поблёскивал сквозь дымку убывающий месяц, слегка затянутый дымкой. Даже с его скудной помощью мужчина не пожелал бы шататься по улицам в одиночку, но Эрна спокойно запалила фонарь и шагнула за порог.
– Если я передам привет, твои ночные друзья не оскорбятся?
– Много ж ты болтаешь!
На прощание она торопливо стиснула руку дельца и быстро двинулась вверх по улице, чуть покачиваясь на ходу.
Не прошло и минуты, как от группы спорящих у дверей кабака пьянчуг отделилась высокая, вытянутая в длину фигура в рясе. Через десяток шагов силуэт превратился в тень, ещё через десять – и тень растворилась во мраке, смыкавшемся за огоньком пустельги Даголо.
Пилигрим в Грушевом Саду – обычная картина. Благочестивые странники страшно любят просаживать последние деньги в кости или «Бурку», а потом уныло плетутся к собору Святого Дидерика, грех неумеренности замаливать. И до кучи просить подаяние на обратную дорогу.
Но уж этот хрен точно шпионил. Любопытно, для кого же?
«Пускай у неё голова и болит», – здраво рассудил Гёц. В чёрной хламиде, с потемневшей от синяков рожей, под погашенным фонарём, он скользнул обратно в контору и повернул дверь на щедро смазанных петлях. Заговор заговором, а искать на заре старую смету для многострадальной Кавальеллы всё равно придётся.
