– Не важно. Я хотел бы, чтобы ты сделала для нас ребрендинг. Ты знаешь нас, нашу деятельность, знаешь, во что мы верим, лучше, чем кто-либо другой, нанятый со стороны. Над чем-то придется поработать публично, а над чем-то – за кулисами. Станешь моей тенью – крайне полезным сотрудником. Человеком, который сможет подменить любого работника, если понадобится. Остальные увидят, что ты учишься, а позже сами научатся доверять твоим решениям, поскольку ты будешь знать этот бизнес, как свои пять пальцев.
– Я поняла тебя. Но не думаю, что кто-нибудь на это купится.
– Именно так все и поступят.
– И как я должна это сделать, пап? Что я могу предложить твоему огромному маркетинг отделу?
– Современные фишки. Иную перспективу развития. Взгляд со стороны.
– Ты можешь нанять для этого кого угодно.
– Мне не нужен кто угодно. Мне нужна ты. – Отец непримиримо пожимает плечами. – Мы – представители старой школы. Год за годом делаем одно и то же. Я могу сколько угодно привлекать новых сотрудников, но, похоже, они лишь вязнут в рамках того, чем мы были раньше. Нужно все переосмыслить. Нашу гоночную команду так никто до сих пор и не приметил. Мы просто существуем, без азарта, без искры. Я хочу поднять ажиотаж, пускай это не приведет к победе, но люди должны следить за каждым нашим шагом. Это привлечет больше спонсоров, а значит – больше денег. А отсюда и до рывка в турнирной таблице недалеко.
– Рисковая гипотеза.
– Вовсе нет. Именно это необходимо сейчас компании. Ей необходима ты.
– Новый взгляд на вещи и ребрендинг не гарантируют успеха.
– Возможно. Но сотрудники будут знать тебя. Знать твою трудовую этику и доверять ей. Таким образом, к тому времени, когда все станет заметно, – говорит отец, подразумевая болезнь Паркинсона, которая медленно пытается взять верх над его телом, – коллектив сблизится с тобой и не будет беспокоиться о том, что именно ты получишь руководящую должность.
Я смотрю на отца и качаю головой. С языка срывается вопрос, который мы обсуждали не один раз:
– Я все еще не понимаю, почему ты держишь диагноз в секрете. Наверное, это чертовски утомляет.
– Так и есть, но дай мне приберечь остатки гордости, Кэм, – мягким голосом говорит он, а затем сдержанно улыбается. – Я не хочу чувствовать себя обезьяной в зоопарке, за которой наблюдают и ждут, когда болезнь проявит себя в полной мере. Не хочу, чтобы со мной нянчились. И не хочу, чтобы мне делали поблажки. Я непременно стану темой статей, и кто-нибудь использует болезнь, чтобы влепить «Формуле‐1» статус инклюзивности. Я просто хочу оставаться самим собой так долго, как смогу.
Слезы обжигают мне горло, но я борюсь с ними. Отец впервые говорил со мной так откровенно.
Я в первый раз осознаю все причины, стоящие за этой скрытностью.
– Хорошо, – тихо говорю я. – А трость зачем?
– Проблемы с бедром. Врач настоял. – Он пожимает плечами со снисходительной ухмылкой. – Я редко ею пользуюсь, потому оправдываться особо не приходится. Она пригождается, только когда я в стрессе, он усугубляет симптомы. Еще одна причина, по которой ты должна быть рядом. Даже просто понимание того, что ты здесь, добросовестно и целеустремленно руководишь компанией, прямо как каждый член семьи до тебя, поможет мне справиться со всеми недугами.
– А что насчет моей текущей работы? Я не могу просто взять и уйти.
– Конечно, можешь. В этом и заключается вся прелесть работы в семейной корпорации, – говорит он и с вызовом вздергивает бровь.
