Двигатель почти задымился, словно подгоревший тост.
Гонка проиграна.
Твою мать.
Эти слова вырываются из меня снова и снова. Пока вдалеке появляется маршал с сигнальным флагом. Пока я выбираюсь из болида. Пока остальные работники окружают его. Пока я вхожу в паддок и захлопываю за собой дверь, стремясь остаться наедине. Я меряю шагами небольшую площадку, пытаясь унять остатки неуместного сейчас адреналина, которые буквально сжигают меня заживо.
Я был так близок к победе. Так чертовски близок, что уже чувствовал ее вкус. Близок к тому, чтобы попасть на «Формулу‐1» и на этот раз продержаться до конца. Близок к тому, чтобы немного заработать и отложить эти деньги на будущее, а не отдавать все до последнего цента этому спорту, который я люблю и ненавижу.
Люблю, потому что, как, черт возьми, может быть иначе? Ненавижу, потому что даже обладай я всеми долбаными талантами в мире, трудно выбиться из сотни гонщиков, когда у тебя дерьмовые машины, запчасти и поддержка.
Много моих друзей детства, с которыми я занимался картингом, воплотили свою мечту и стали звездами этого спорта. А я пока не смог присоединиться к ним.
У меня был один шанс. Один единственный шанс, который я упустил, собственноручно поставив крестик напротив своего имени.
Я сжимаю переносицу кончиками пальцев и зажмуриваю глаза, игнорируя двадцать сообщений, которые высвечиваются на экране сотового, лежащего в другом углу комнаты.
Сообщения от моего агента.
От мамы.
От друзей.
Все будет хорошо. Несмотря ни на что, ты отлично справился.
Это была захватывающая гонка.
Очень жаль, что двигатель подвел.
Ты еще им всем покажешь.
Я могу предсказать содержание сообщений, даже не читая их. Уже знаю, что они позитивные, подбадривающие и тому подобное.
Однако эти слова мне не помогут, когда я занят самобичеванием за то, что произошло. И за все последующее дерьмо, которое ждет меня в самое ближайшее время.
Раздается стук в дверь, которую приоткрывает заглядывающая внутрь Фонтина.
– Скоро пресс-конференция.
– Насколько все плохо? – спрашиваю я.
– О какой части гонки ты спрашиваешь? О той, где вы с Бикманом терлись шинами, а потом он влетел в стену?
– Мы двигались параллельно друг другу. Я не виноват, что у него проблемы с ориентацией в пространстве. И я следовал протоколу, черт возьми – у меня было право проезда.
Она приподнимает бровь и вяло бормочет:
– Ага.
Отлично. Именно это я и хотел услышать.
– Бикман же не пострадал? Ничего не изменилось? – спрашиваю я, и Фонтина качает головой. – Ладно. Это гонки. Здесь такое было и будет. Ты прекрасно знаешь, что он поступил бы со мной так же, если бы мы поменялись местами.
Она закатывает глаза, но ее взор остается угрюмым.
– Тезисы для пресс-конференции: прекрасная командная работа, проблема с двигателем уже диагностирована и будет устранена. И повтори им несколько раз, что ты не намеревался никого сбивать и будешь изучать трансляцию гонки, чтобы извлечь уроки и провести работу над ошибками.
– Погоди-ка, – говорю я и надеваю кепку с логотипом команды, когда до меня доходит смысл ее последней фразы. – Они так сказали? Что я намеренно припер его к стенке?
Вот дерьмо.
Фонтина пожимает плечами.
– Ты и не скрываешь вашу неприязнь друг к другу.
– Но я бы никогда не проявил ее в процессе гонки.
– Я это знаю. И ты знаешь. Но публика думает иначе.
– Просто охренительно, – бормочу я.
– Улыбаемся и машем, Риггс. Думай о чем-то позитивном. Например, о котиках. И не забывай улыбаться.
