Стоит боярынька нашая, руки в боки уперла, глазьями зыркает гневно, значится, ноженькой притопывает… ох и грозна, как мышь, на кота войной пошедшая.
- Погляди, погляди… при живой-то жене…
- Пока не жене, - Арей руку свою не убрал. И чуяла я, злится. Внутри закипает дикое азарское пламя, а Маленке то в радость. Ажно засветилась.
- Невесте, царским словом дареной! Тебе, ублюдку, милость великую оказали…
- Цыц, - рявкнула я.
И как-то от так рявкнула, хотя ж от жизни не крикучая, что Маленка присела. Правда, скоренько спохватилася и айда в крик.
- А что тут делается! – визгучий голос ее всполошил курей, развалившихся было на солнцепеке, и те с квохтанием брызнули в стороны, только пыл поднялся. – А люди добрые…
Ох, и верещала она! Вороны и те слухали-заслухивались, до того красиво выходило. Этак не кажная торговка сумееть, не то, что боярыня родовитая.
Я прям роту и открыла.
После-то вспомнила, что Люциана Береславовна за этот рот раззявленный, которым только мух ловить, ругивала крепко, и закрыла. Подперла кулачком щеку, на Маленку уставилася. Ну и гляжу, значится, жду, когда человек проорется. Она же ж, знай себе, по чести идет, что по мне, что по Арею и егоной матушке… что по моих родителях… выдохлася, наконец.
- Пересохло в горле? – молвила я найлюбезнейшим тоном. – Может, кваску подать?
Маленка только запыхкала, что твой еж, и выскочила с горницы, только дверью ляснула так, что мало терем не развалился.
- Кваску, значит? – Арей бровку поднял.
- Кваску… а то мало ли, может, всего не досказала…
Глянули друг на друга и прыснули смехом. От же ж… люди добрые…
И недобрые.
- Знаешь, Зослава, а с тобой весело, - Арей отер слезящиеся глаза. – Даже когда причин для веселья вроде бы и нет…
- Царице жаловаться станет?
- Разве что для порядку. А так ее никто слушать не будет, и она это знает распрекрасно… нет, здесь другое. Пройдемся? – встал и руку подал.
А я что? Приняла… как оно там осенью еще будет, оно вилами на воде писано. Может, и не доживем мы до тое осени, так чего время на глупости тратить?
Выплыли мы со двора, лебедь с лебедушкой. Ну, хотелося мне лебедушкой хоть когда побыть, правда, чуяла всею сутею своей, что не лебедушка я, но как есть гусыня обыкновенная. А и пускай себе, тоже птица хорошая, строгая.
К воротам дошли.
И за вороты.
Город задыхался от жары. Солнце пекло немилосердно.
Пыльно.
Духотень. И по этое духотени собаки и тые попряталися, что уж про людей говорить? Дремали в теньке нищие. Страдали лоточники. И пирогов никому не хотелося, ни пряников, ни орехов каленых… Арей, правда, купил кулек, но больше для порядку.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
А я плечами пожала.
Обыкновенственно.
Лениво, разве что… экзаменации сдала, до практики еще неделя цельная, а я, заместо того, чтоб делом заняться, бока на перинах вылеживаю. Отдыхаю.
- Не болит голова? Слабость непонятная? Или вот кружится…
Он и рукой крутанул, показываючи, как кружится. А никак она не кружится. Я только рученьками и развела, мол, не чую за собой этаких, приличественных, слабостев, и значится, нетушки причин в столицах оставаться.
- Я не к тому, Зослава, - Арей мысли мои нехитрые прочел и усмехнулся. А ведь ныне он глядится, если не как боярин, то всяко не голодранцем. Вона, штаны новые, и рубашка из ткани легкое, и камзол тонюсенький, самое оно на летнюю пору. Вроде и прост, а пуговицы с перламутровым глазом да каймой золотою. И сапоги яловые, желтого колеру, на каблуках звонких. Идет Арей и кажному слышно.
