- Поспрошаю… тьфу на тебя, расспрошу, - Илья потер лоб.
А ведь и вправду.
Третий день он как вернулся, про матушку же… спрашивал, конечно, спрашивал. Когда приехал. И отец что-то такое говорил… про болезнь говорил? Или про то, что беспокоить ее не надо? Или… она спала? Утомилась? Не желала видеть?
Ведь собирался же идти.
Гостинцев привез.
И еще книжицу, из тех, пустых, которые про великую любовь сказывают. Матушка до чужих любовей очень охоча была… а не понес. Куда подевались?
- Вот, - Малушка пригладила встрепанные волосья. – И сестрицы ваши про нее забыли… но сами переменились… из девок силы тянут… улыбаются, в глаза глядят и тянут… меня к ним пошлют. Сначала Кажинка ходила, которую ваша матушка ключницей ставила… потом Агнешка. А теперь и мой черед. Страшно-то как…
Она часто-часто заморгала, силясь управиться со слезами.
- Не ходите вниз, боярин… ваша матушка, когда моя захворала, дала денюжку на лекаря, и еще после пожаловала… и сестрице моей приданое справила… три отреза… она добрая была… и добром за добро… мне жизни не будет, всех он извел, так хоть вы… уходите. Скажите, что дело какое есть… вы же ж магик, а не просто так…
Ильюшка кивнул.
Магик.
И в Акадэмию все ж поступит, хотя батюшка о том слышать не желает, только и твердит, что дар слабый, что нечего время за книгами терять, что…
…потом.
Сейчас надобно разобраться, что в доме происходит.
Куры. Козлы.
Матушка больная.
Вот с матушки он и начнет.
- Все будет хорошо, - пообещал Илья и в лоб Малушку поцеловал. А после уж подумал, что так только покойников. И повторил, отгоняя недоброе. – Все будет хорошо…
…память-лед трещит, расползается, и в трещины сочатся запахи. Сытный дух печева, пирогов, которые расчиняли спозаранку, а пекли ближе к полудню, что с дичиною, что с рыбой, с грибами тоже. Или с творогом, вишней.
Большими и маленькими.
Темными. Или только малость самую подрумяненными. Украшали косицами плетеными, бисеринами из сахару да клюквою вяленой. Порой целые узоры вывязывали.
…щука на огромном блюде развалилась, раззявила зубастую пасть, в которую вставили яблоко моченое. Щучьи бока сметаной мазаны, а под брюхом греча рассыпана.
Отец почти ничего не ест. Ковыряет в тарелке Любляна, которая ныне бледна и сторониться окна открытого, в конце концов не выдерживает.
- Закройте уже! Сквозит… так и заболеть недолго, - ее личико недовольно кривится, а меж бровок складка появляется. – Нормально закройте, ставнями!
Младшая сестрица ест, не глядя по сторонам, хватает кусок за куском и глотает, почти не пережевывая. И это на нее не похоже. Уж она-то была разборчива в еде, порой и чрезмерно. А от рыбы всегда носик свой прехорошенький воротила, мол, тиной ей пахнет…
Ест.
И глотает.
- Набегалась за день, - его взгляд она заметила и улыбнулась так, кривоватенько. – Вся в хлопотах…
- Какие у тебя хлопоты? – кривится Любляна.
Они друг дружку не то, чтоб вовсе не любили. Любили. Сестры как-никак, а вот… была ревность… и капля зависти. Были ленты краденые и слезы литые, когда мнилось, что кого-то обижают. Но все это было тихо, по-родственному.
А сейчас неспокойно за столом.
И мыши шубуршаться.
- А куда наша кошка подевалась? – поинтересовался Илья, подцепляя на серебряную вилку грибочек.
И заметил, что приборы-то у батюшки простые, из железа деланые, пусть и украшены хитро, а… куда серебро подевалось? Он свою вилку берег. При себе носил. Сказывал, что дарена она ему отцом была, на счастье… потерял?
