Когда его сажали в манеж, он долго играл сам, потом начинал капризничать, а потом и вовсе раскачивал его и переворачивал. Маленький Геракл. Мы с братом выросли на фильмах Джеки Чана, папа скупал все кассеты, мы знали наизусть каждое слово и поворот сюжета. Никите было года три, он рассекал по улице в стандартных советских полосатых колготках и короткой толстовке, с рюкзаком, набитым битыми кирпичами, в прыжке выкидывал ногу вперёд и кричал: «Я – Джеки Чан!» Сначала было прикольно, а потом всех уже этим замучил!
Брат вытягивался и взрослел, детская пухлота обещала вот-вот уйти, обниматься он уже не давался, и его заставить добровольно было невозможно. Я пошла на хитрость и придумала для нас игру – он поет в опере, на сцене, а я сижу в зале, и вдруг на него совершается коварное нападение, он падает, и я бегу его спасать, при этом сильно обнимаю и прошу у всех проходящих помощи! Объятия и мольбы о помощи длились бесконечно долго!
Через пару лет эра Джеки Чана и наших игр прошла, и новой любовью брата стала Памела Андерсон, героиня сериала про спасателей. Она стала для Никиты идеалом женской красоты – подлизываясь к маме, он говорил: «Мам, ты такая красивая, как Памела Андерсон, дай мне, пожалуйста, ещё одну конфетку!» И мама таяла. Было ещё одно выражение: «Мама, я смотрю только на тебя, а вижу только Памелу Андерсон!»
В 6 лет у Никиты произошла романтично-музыкальная история.
У воспитателей детского сада в подготовительной группе к школе была такая традиция – приглашать учеников из музыкальных классов на показательные выступления, те приходили, играли на инструментах и детсадовские тоже начинали так хотеть. Никита безумно влюбился в игру на скрипке, ну и в девочку, которая играла на ней. Прелесть! В дело снова вступила бабушка Ира, решив, что у Никиты прирождённый дар к игре. Она вновь убедила родителей, на сей раз – отдать брата в музыкальную школу.
Сначала было мило: Никита играл нам на гитаре и на фортепиано на всех семейных праздниках. Мы хлопали и восторгались. Но потом начался кошмар! Днём игра на пианино и гаммы – три часа, вечером уроки, а поздним вечером игра на гитаре – два часа. Так было и в будни, и в выходные. Я, сидя часто в соседней комнате, переживала за Никитку, за то, как много он занимается, как устаёт. Папа, занимаясь дома с братом гитарой, тоскливо-нервным голосом в пятисотый раз повторял: «Никита, не опускай кисть! Прижимай палец сильнее! Не наклоняй голову». В какой-то момент брат согнулся к инструменту, слёзы капали прямо в сердце гитары – резонаторное отверстие. Я тоже плакала в соседней комнате – такой маленький грустный трудяга. Так прошёл год.
Постепенно он стал всё это ненавидеть: занятия дома, уроки и своего слегка сумасшедшего, но гениального учителя Льва Михалыча. Да и девочка со скрипкой затерялась где-то в толпе других ребят.
Никита, приходя из школы домой, уже настолько не хотел заниматься гитарой снова, что глаза наполнялись злыми слезами с порога. Однажды – и это было последней каплей – он пришёл, бросил инструмент в чехле на диван и убежал гулять. Мне стало его так жалко! Но я очень удивилась его решительности – он никогда с гитарой так не обходился, всегда был очень аккуратен, уважителен к ней.
Вечером пришёл папа, поужинал и, уже тоже с грустью, спрашивает брата:
«Ты позанимался днем гитарой?»
Никита, вращая глазами в разные стороны, отвечает:
