Во тьме окаянной - страница 16

– Так это Карий убил того волка?

– Кто же еще, – усмехнулся казак, – я, почитай, лет пятнадцать с войной знаюсь, всяких рубак повидал, но такого встречаю впервые. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как он всадит нож в самое сердце, а потом своим басурманским ятаганом снесет голову с плеч.

Василько нежно тронул пальцем левый сосок Акулины, а затем провел ладонью по шее. Девушка вздрогнула и с ужасом отпрянула от казака:

– Нет, не надо! Не показывай на мне! – Она стала смахивать с себя казачьи меты, сдувая их красными, влажными губами.

– Не подумавши, – казак виновато пожал плечами, – извиняй…

– Ничего, такие меты снять нетрудно. – Акулина лукаво поглядела на казака. – Хочу, чтобы ты меня по-другому пометил, своей сделал…

– А ты лихая девка, отчаянная. Без оглядки целуешь, да сразу под венец зовешь. Что, ежели только потешусь, а жениться не стану?

– Тогда батюшка с дядьками, да братья жизни тебя лишат. Забьют до смерти, как ночного вора, и даже Строганов не поможет…

– Не, ничего у них не выгорит, – добродушно сказал казак. – Строганов, конечно, не поможет, а вот Карий наверняка спасет. Такому душегубу, как он, никакие чертовы мельники с их братьями да сыновьями не страшны…

Утром проснулась и Акулинина тетка – дородная повитуха, прозванная еще холмогорскими поморами Белухой за свое животворное ремесло и кожу цвета полярных китов. Белуха люто посмотрела на казака, но промолчала, пошла стряпать мясной пирог – подчевать не то незваного гостя, не то нового родича…

Василько с удовольствием потянулся, покряхтел и выскользнул из ласковых шелковистых волн лисьего меха. Натянул сброшенные порты и пошел во двор – снежком растереться.

– Свежо ли тебе? – Акулина ласково поглядела на раскрасневшегося от снега казака, поднося ему дымящуюся кружку ароматного взвара. – Выпей горяченького с морозца, на меду со зверобоем, шалфеем, имбирем да перцем!

Василько с удовольствием глотнул обжигающего напитка:

– Все равно что святой угодник в душу поцеловал. И откуда у вас такие диковины?

– Не даром взято, на серебро бухарские пряности куплены! – Белуха сердито заворчала, загремела посудою.

– Оно и видно, что за серебро, – усмехнулся Василько, – у басурман только казаки даром берут!

– Теперь и у нас даром хапают! – не унималась Белуха. – Девку скрал, да не поперхнулся!

– Нет, здесь сами дают, знай не отказывайся!

– Все вы, казаки, воры. – Белуха бросила скалку на стол. – Как только вас царь терпит. Давно пора переловить да хребты, как диким псам, переломать! Или хотя бы на войну с ливонцем справить.

Казак присел на лавку и стукнул кулаком по столу:

– Ты, баба, меньше языком чеши. Стряпаешь пироги – и стряпай себе, пока плетью не отходил. Вот тебе истинный крест, не посмотрю, что повитуха, распишу под скомороха на ярмарке!

Белуха чертыхнулась, но, зная казачьи повадки, прикусила язык.

– Ладно, бабоньки, сидите смирно, пойду сведаюсь, как нашему делу помочь…

Карего по указанию Григория Аникиевича поселили в небольшой светелке на втором этаже строгановских хором. Савву с Василькой собирались было направить к дворовым слугам, но Данила настоял, чтобы спутники жили вместе с ним и кормились со строгановского стола.

– Данила, спишь? Данила… – Василько чуть слышно постучал по стене. – Женюсь ведь я. Отец Акулинкин благословения давать не хотел, да Строганов послал к нему людей просить за свадьбу. Отрядил мягкой рухляди, соли, хлебного вина да рубль серебром! Кто супротив строгановского слова устоит? Еще сказал, что в три дня мне избу поставит за службу тебе. Вот кончим дело, остепенюсь, детишек нарожаю, а там Григорий Аникиевич приглядится и к себе приблизит! Теперь ты, Данилушка, дороже родного батюшки будешь!