Во тьме окаянной - страница 3

– В Сольвычегодске да зырянских землях нонче Божьей милостью спокойно. На Каме, близ Канкора и Орла-городка не раз брали вогульских лазутчиков, но пуще них страждут люди от волчьей напасти. На Чусовой совсем худо… Не было такого дня, чтобы здесь не исчезали крещеные души, не умирали беспричинно, не убивали друг друга. Недавно посылали отряд, пожгли капища да Паули, да никакого толку. Все хуже прежнего! Набеги, убийства, татьба, да и от бесовщины вогульской много кто с ума спятил…

Семен посмотрел на бесстрастное лицо Карего и осекся:

– Прибудете в Орел-городок да на Чусовую, сами узрите. Сказывай, Савва.

– Парма не то что наш лес, земля здесь другая: вязкая да Камнем, как гробом, накрытая. Оттого и нечисть здесь иная: не лешаки, а перевертыши да двоедушники: полузвери, полулюди, полудухи. Оборотни… – Послушник перекрестился на образа. – Сила бесовская да звериная на свет исходит из пещер да развалов земных…

– Ладят ли с нечестью местные? – спросил Карий. – Те, что из нехристей.

– Как сказать… уживаются… Люди для них – все равно что для нас скотинка домашняя, – пояснил Савва. – Вогульцы вот идолов то кровью мажут, то плетьми секут, то маслом медную голову оботрут, то гвоздей в пузо наколотят. Только смеются идолища, как мы смеемся, глядючи на бычка бодливого да петушка драчливого…

– Забавно сказываешь. – Карий снисходительно посмотрел на послушника. – Или сам в вогульские идолы веруешь да оттого перед ними и трепещешь?

Вслед за Данилой усмехнулся в бороду и казак Василько Черномыс:

– Умеючи и ведьму бьют! Сдается мне, что и бесам вогульским поганую кровь пустить можно, а самим вогульцам, кто супротив веры христианской баламутить начнет, горячих плетей всыпать, чтоб истину разуметь было сподручнее!

– Напрасно Савву не слышите. – Семен Аникиевич поставил небольшой короб из бересты. – Послушник-то наш не один год жил среди зырян и пермяков, ходил по черемисам да вогулам, бывал у остяков и самояди. До сих пор жив…

Семен открыл короб и вытащил из него предмет, завернутый в расшитый оберегами льняной лоскут, развернул сверток. На столе оказался человеческий череп, только неправильной звериной формы и с клыками, точно волчий.

– Спаси мя, грешного! – воскликнул казак, хватаясь за саблю. Успокоившись, заломил шапку. – Однако, слыхали мы и про упырей, и про волколаков. Бить их можно – и пулей пристрелить, и саблею зарубить. Только затем, чтобы кончить, надобно осиновым или дубовым колом к землице пригвоздить да сжечь…

– И что дальше? – спросил Савва.

– Как что? – усмехнулся Василько. – Сгинет окаянный, пылью рассыплется до самой преисподней!

– Что, если не сгинет? – Савва посмотрел казаку в глаза. – Ежели по праху сойдет в грязь, соскользнет грязью в землю, да и переродится в вогульского истукана-менква, что и от дерева неотличим, и в существо любое обернуться может? Тогда как быть?

– Кровожадный да неуязвимый… – Данила посмотрел на Строганова. – Хозяин леса, беспокойная тень да охотник на чужаков. Не истребить под корень, так смирить на время…

Строганов утвердительно кивнул головой.

– Соглядатаи донесли, что пелымский князь Бегбелий плодит двоедушников, как мы – собак. – Семен Аникиевич неприязненно ткнул ножом в череп. – Для того девок с волками вяжут. И если затем от такой девки родится ребенок со звериною меткой, отдают его на бесовское служение.

– Обычно, – продолжил Савва, – двоедушники долго не живут, скитаются в лесах или приживаются на капище. Однако после смерти их полузвериная душа вселяется в другого человека, превращая его в упыря или душегуба, одержимого своим недугом.