Во тьме окаянной - страница 7

– Прибрано, от печи тепло идет, в устье – горшок со щами…

– Братцы, айда горяченького похлебаем! – Василько, не раздеваясь, довольно полез за стол. – Ну, Саввушка, что есть в печи, то и на стол мечи!

– Сначала лошадь распряги, да корму задай, – строго заметил Данила. – О еде после помыслим…

Василько с обидой посмотрел на Карего, но возразить не решился, только, выходя из избы, нарочито громко хлопнул дверью.

– Что, Савва, мыслишь? Вокруг избы – ни следочка, в доме лаза тайного тоже нет. Хозяевам отсюда было некуда деться…

– Не знаю, Данила… – Савва опустился на лавку. – Истинный крест, не знаю! За пределами разумения… Не под землю же провалились, не в печь ушли, а как иначе могли изнутри дверь черенем подпереть? Печь истоплена, еда не тронута, каравай и тот в рушник завернутый лежит.

– Хлебом не раскидываются, уходя, наверняка бы с собой взяли…

– А может, и не нужен стал хлеб…

В избу воротился казак:

– В конюшне полный порядок, лошадей, кроме нашей кобылы, нет. Кормов задал, что Бог послал, по разумению. Конюшню запер, что и Мамай с ордой не возьмет. Пора, атаман, и нам о хлебе насущном подумать. В животе тощак околел.

– Поужинаем и жребий бросим, кому караул держать. – Данила строго осмотрел спутников. – Пустая изба хуже погоста…

Манящее тепло печи оказалось сильнее многолетней привычки Карего не спать в незнакомом месте. Он сопротивлялся, ухватываясь за шорохи и неспокойное дыхание Саввы, мысленно измерял пройденный путь, представляя, сколько верст осталось до Кергедана, или, по-русски, Орла-городка. Карий боролся, упрямо шел против теплых волн, топивших разум в пучине живых образов…

Ему чудилась необозримая пустыня, пугающая и одновременно манящая своей далью. Над головой застыло солнце в зените, но иное, распаленное докрасна, и что от нестерпимого жара под ногами колыхалась горячая каменная гряда. Ни чахлого деревца, ни сухого колючего кустарника, лишь черные валуны, напоминающие змеиные головы.

«Куда же идти? Ни пути, ни сторон света здесь не сыщешь. Кругом камни…»

Голос еле слышно коснулся Данилы, он обернулся и увидел рядом сидящего на камнях казака. Василько в одном исподнем сидел по-турецки на огромном змеином черепе и лепил фигурки из хлебного мякиша:

«Когда Бог сотворил человека, по подобию Божию создал его, мужчину и женщину сотворил их, и благословил их, и нарек им имя: человек, в день сотворения их…»

– Василько! И ты здесь? Пойдем скорее со мной!

Карий бросился к казаку, но, встретившись взглядом с его пустыми глазницами, остановился.

– Нет, не пойду. Ты обещал накормить меня хлебом и обманул. Тогда я наглотался камней и помер. Теперь вот из хлебушка куколок леплю, пусть детки малые поиграют…

Василько засмеялся и, продолжая лепить хлебных людей, запел жалобно, как юродивый:

Карий отошел в сторону и столкнулся с Семеном Строгановым. Купеческий сын ползал на коленях и, размашисто крестясь, отдавал земные поклоны. Карий отчетливо разглядел, что его затылок был рассечен и окровавлен так, как обычно бывает от удара кистеня.

– И меня не зови, не пойду… – сказал Семен, не поднимая глаз. – Иное царство грядет днесь, где ночи уже не будет и не будет нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, потому что всех осветит Господь Бог!