Простите, я все сбиваюсь на репортаж.
Как ни странно, мне казалось, что я пережил бы и это, окажись со мной рядом Лена. Странно. Девочка, даже лицо которой я помнил смутно… Золотая цепь врача блеснула, – как воспоминание из детства, – и я вежливо отказался. Он с сожалением проводил меня взглядом. Как крокодил на африканском водопое, крокодил, к которому так и не подошла антилопа. Нырнул на глубину и стал ждать следующую жертву.
А я прикрыл дверь поликлиники, зашел домой, взял спортивную сумку и поехал в зал.
Где, переодеваясь, понял, что пришел сюда в последний раз.
Было немного грустно, ведь я ходил сюда почти десять лет. Обзавелся приятелями. Конечно, я их презирал, но двойное дно, это уж моя черта, я же говорил, да? Я всегда был не тот, за кого себя выдаю – с самых моих шести лет – так что я ведь и не должен был делать исключений для себя и в зрелом возрасте, правда?
В любом случае, я мимикрировал и под среду зала.
Я научился трепаться обо всем этом, – девках, жиме лежа, тачках, какие все политики гомосеки, жиды хитрые, русские ленивые, а мы, молдаване, работяги, но недалекие, Румыния или Россия, кто сосет лучше, замужние или разведенки, – с таким видом, как будто мне все это интересно. Я болтал, стонал и кряхтел. Потому что мне надо было быть, как они.
Они болтали, они стонали, они кряхтали.
Порностудия, только трахаем мы сами себя, понял я.
И понял, что мне пора прикрыть дверь с другой стороны.
Что и сделал.
И, выходя, потер левую грудную мышцу. Она щемила все сильнее. Врач, дебила кусок, ничего не понял. Я-то знал, в чем дело. Просто боль поселилась во мне.
Боль, знал я.
И эта боль поселилась во мне восемнадцать лет назад.
Когда я глядел в окно на третьем этаже.
И вот уже восемнадцать лет пытаюсь понять, видел ли что-то там.
И боль, моя вечная спутница, сука проклятая, она умеет путешествовать во времени. Она знала, что мы встретимся и она подселилась ко мне, еще в самом раннем моем детстве. Как рак, который только ждет щелчка, команды, чтобы начать расти. И команда прозвучала, и боль пожрала меня, подточила, работая без остановки, как колония маленьких жучков – гигантское дерево. Что вот-вот упадет. И никаких сил и возможностей предотвратить это падение у меня не было. Все, что я мог сделать – лишь принять меры к тому, чтобы дерево упало, куда следует.
В воду.
* * *
Две недели у меня ушло на то, чтобы продать квартиру.
Конечно, я не доставил своей жене, суке проклятой, удовольствия, я не дал денег ей. Хотя, конечно, это сраные 70 тысяч для нее были каплей в море. Ну, или льдинкой, с учетом того, куда я собирался вернуться.
Домой, в воды любви.
Я открыл счет на имя сына, и мне оставалось лишь надеяться, что он, когда ему исполнится 16, он окажется более удачливым парнем, чем его отец. И что у него в детстве не будет никаких неприятных потрясений, из-за которых ему захочется забывать себя, – и кто он есть, – каждый вечер. Я позвонил брату в США, и ничего ему не сказал, – он бы бросил все и приехал, а я не хотел его огорчать, – и мы посмеялись, вспоминая детство. Он порадовался тому, что я не пью.
– Все такой же битюг, – сказал он.
– А как же, – сказал я.
– Должен же хоть кто-то среди современных литераторов, – сказал я.
– Выглядеть как человек, а не говна кусок, – сказал я.
Мы снова посмеялись. Поговорили еще немножко, и я сказал ему все пароли своей электронной почты, в которой хранил пару книг. Он ничего не заподозрил, потому что я с детства боялся самолетов и высоты. Но я поехал поездом: чтобы исключить малейшие случайности. Сначала приехал в Санкт-Петербург, а оттуда поездом добрался до Мурманска. Следующим пунктом был город Заполярный, оттуда я на попутках добрался до Печенги, и от нее вверх, к морю, меня довез грузовик из местного гарнизона. Где мы когда-то с братом, – маленькие – плакали, потому что снова остались одни.
