Воин аквилы - страница 23

– Спасибо, дядя! Твои мудрые речи способны успокоить даже вконец взбесившуюся душу. Спасибо за этот завет! Я обязательно прислушаюсь к твоим словам, обещаю! И зла я на тебя ни капли не держу, знай это!

– Вот и хорошо! Раз уж мы во всём более-менее разобрались, тогда, родной, предлагаю нам, наконец, отправиться обратно, домой. Нас завтра такая огромная уйма дел ожидает. Да и извозчик нас уже наверное заждался. Ну что, друг мой, в путь?!

– Да, дядя, в путь! – промолвил в ответ Владиус и быстро последовал за направившимся к ожидающей возле роскошного ночного сада двухколёсной повозке Овидием.

И немного позже уже, когда они двигались по ночным и вполне тихим улицам Рима, юноша, с теплотой ощущая плечо сидящего поблизости дяди и сам же немножечко подрёмывая и при этом мысленно маяча на грани ясности и сна, всё вспоминал и вспоминал такой яркий и насыщенный день и вечер, ещё более овеянный сказкой. Перед тонущим в лунном свете взглядом Владиуса то и дело всплывала обворожительная красавица Симин в своём изысканном восточном облачении. Невесть откуда вдруг появившийся манящий игривый голосок этой чудесной парфяночки ласковым эхом звучал в ушах. И, как финал этого прелестного воображаемого видения в голове юноши, словно раскалённым клеймом, разом представали сказанные дядей слова искреннего посыла с надеждою во всё хорошее, тихонечко успокаивающие возбуждённые душу и сердце и навеивающие на кажущиеся ещё столь далёкой и загадочной вехой познаний благодати счастья и любви!

Неумолимо, действенно и верно, точно по неустанному наитию вездесущих богов, минуло два года. И в античной размеренной вехе в приближении как уходящего столетия, так и собственного правления упорядоченного календарного трона, уже вовсю испуская свою могучую прыть, маячил девяносто восьмой год нашей эры. Маячил, предаваясь пейзажным красотам и манящей прохладе предзимней поры. В это же самое время, повсеместно с остальными жителями необъятной римской империи ощущая сладостное и вполне мирное течение временной жизненной грани в вечном славном городе с благоговейным терпением выдержанностью и надеждой, заканчивал своё непростое обучение молодой красавец-римлянин Владиус. Через весьма непродолжительное время юноше предстояло, как и ранее было предписано им же по собственной воле, отправиться обратно в далёкую и родную провинцию Британия для прохождения службы. Владиус с неистовым внутренним нетерпением горячо ожидал новый жизненный вызов. Ожидал как по причине уже весьма надоевшей ученической доли, к счастью, разбавляемой временами иными аспектами столичной жизни, так и простой кричащей из души тоски и скуки по родителям и друзьям. Молодой римлянин, конечно же, поддерживал со всеми ними переписку, но юноше всё же не терпелось увидеть их всех. Однако как же, собственно, поживали родители и друзья Владиуса? А поживали они все весьма обыденно и мирно. Ливерий и Туллия, по-прежнему ведя тихую жизнь в городе-колонии Линдум, занимались земледелием и торговлей. Первый лучший друг Владиуса Максиан вот уже как два года служил в XX легионе, как и хотел, в кавалерии. При слабеющем, но всё ещё действующем императоре Нерве Цезаре Августе империя обширных внешних войн не вела, поэтому служба у Максиана проходила довольно размеренно и тихо. У Юлия в Лондиниуме дела также шли довольно хорошо. Его через год-другой как очень талантливого и предприимчивого политика с большой долей вероятности могли уж позвать на повышение в сам Рим, как он об этом и мечтал. Юлий два раза делал предложение руки и сердца Корнелии и оба раза получал отказ. С Корнелией, этой своенравной и независимой римлянкой, Владиус письменно не общался, но от друзей позже слышал, что она, якобы разочаровавшись в так и непознанном для неё чувстве истинной любви, подалась навстречу неведомому и жгучему счастью куда-то очень далеко: то ли в Грецию, то ли в сам далёкий Египет. Но, наравне со светлыми и яркими помыслами от былых воспоминаний и будущих мечтательных свершений, Владиус также за время обучения глубоко проникся и ранее неведомыми для себя частичками жизненных черт, такими, как повсеместно маячащее за спиной ядовитое завистливое брожение и ропот, то и дело исходящих от так и не воспылавшего примирением Валерия Тициния, обучающегося там же, где и Владиус, но только на разных предметных потоках. И будоражащие душу терзания пылкого естества от изведанного в давности и со временем успевшего стать уж до боли таким желанными болезненным одного самого что ни на есть настоящего безудержного любовного чувства к красавице Симин. Эти две пусть и разные по смыслу, но невыносимо жгучие жизненные черты порой так допекали остающуюся по-прежнему доброй, честной и живой душу Владиуса, что впору было бы уж попросту в один невыносимый момент сойти с намеченного судьбой нравственного тракта. Возможно, другой бы и сдался под натиском таких безудержных огненных отголосков. Да, но только не Владиус. Молодой римлянин страдал, терпел, но также внутренне душой и сердцем медленно и верно закалялся, постепенно приобретая указанные дядей Овидием человеческие качества, столь необходимые для подчас невыносимо трудной обыденной взрослой жизни. Владиус, с усердием познавая всю эту непростую жизненную премудрость, делал это, конечно же, не без помощи своего кровного учителя, дяди Овидия, за два года ставшего для заметно возмужавшего племянника настоящим верным другом и заботливым и надёжным защитником. Да и как им было не стать, ведь политическая карьера Овидия потихоньку, но шла в гору, чего, по правде говоря, нельзя было сказать о личной жизни сенатора. Да, Овидий всё так же не был женат, но из-за этого он, по правде сказать, особо и не страдал, ведь всё своё свободное от политики время он с истинным благоговением и любовью отдавал Владиусу, вкладывая в дорогого для сердца племянника все свои познания. Что ж, если с сердобольным сенатором, привязавшимся очень крепко к Владиусу, было более-менее понятно, то вот жизненная полоса в занесённой далёкими песками Парфии красавицы Симин пугала загадочной неизвестностью. Как поживала там, в далёком восточном мире, милая парфяночка?! За два с лишним года, прошедших с момента встречи, не забыла ли она увиденные на званом ужине горящие неистовым благородным огнём глаза молодого римлянина?! А может быть, она уже давно забыла их в своих девичьих помыслах? Так ли это? На самом же деле в своих частых пылких и в то же время болезненных помыслах, коим Симин часто предавалась, девушка, напротив, как в лунной тишине, так и предрассветной сладостной неге горела и пылала лишь только одной сердечной болью. Да-да, горела и пылала сердечною болью о том самом минувшем за давностью прошедшего времени званом ужине, на котором в результате приятной и чудесной случайности встретила молодого красавца, римлянина Владиуса, о котором вот уже два с лишним года изо дня в день не переставала думать и пламенно мечтать. Какая уж здесь забывчивость! Симин горячо думала и в то же время переживала из-за всколыхнувшего её душу и сердце мужчины и о его возможной внутренней безответности. Также парфяночка, яро сокрушаясь, боялась и собственных утопических помыслов, касающихся неведомого будущего счастья, в котором видела себя только вместе с римлянином. Но вот видел ли Владиус её рядышком с собой?! От таких волнительных мыслей у Симин сразу же каждый новый раз начинало неистово биться сердце, доставляя девушке боль и слёзы. И всё же в глубине своей нежной души парфяночка пылала верою и надеждою на то, что Владиус в тот дивный вечер так же, как и она сама, проникся взаимным и незабываемым чувством. Горячо проникся этим чувством и спустя уже немалое пройденное время с той сладостной поры всё ещё не забыл теперь горящий огнём безграничной любви взгляд миндалевидных глаз незнакомки. Да, Симин искренне верила в ещё одну пусть и мимолетную, но благодаря благосклонности вещих богов неведомо далекую и очень желанную встречу двух пламенных судеб. Пылая столь прекрасными мысленными созерцаниями, полными надежды и веры, девушка также одновременно заглушала и частое грустное осознание от неведомой потери одной из множества самых любимых своих драгоценностей – змеевидной цепочки, являющейся первым подарком, полученным от отца. Любимого и мудрого отца, один очень важный и откровенный разговор с которым каждый вечер Симин прокручивала в голове и сладко засыпала. Разговор, касавшийся чёткого понимания и признания и в частых девичьих волнах скорой сонной неги осознания отображавшийся так: