Провал.
В нём тонут те, кто силу заточил.
Ведь я восстал.
А те гребут, на вёслах чёрный ил.
Я возвещал,
Я солнце схоронил.
Я сжёг дотла его
И мороком облил.
А те кричат, вопят.
Я их просил.
Не трожьте спесь,
Её С'Харон слепил.
Глядя в провал,
В провал, что ступни ему свил.
Слова грузнели, расходились рябью и меркли. И всё это происходило в полной тиши. Сон пел зловеще. Какой, тысячный сон подряд? Беспросветное ничто и только блеск в глазах. Блеск, который воспроизводили губы, воспроизводившие пение. Он стоял, но когда доносилась зловещая песнь, ему казалось, будто он лежит на грубом песке. Руками он рисовал путь до линии прибоя, но уже через секунду они водились по воздуху. Ему хотелось вдохнуть его, терпкого вязкого воздуха, но в лёгких, как оказалось, ему не осталось места.
Кто-то душил его. Непонятно, кто это был, но его явно душили. На горле не появилось синих подтёков, это был мастер своего дела, и, кажется, он просто располовинил трахею. Лёгкие вздулись, как пачка кукурузы, а щёки покраснели, пока невидимая ладонь поднималась всё выше, достигая основания челюстей.
Голову вот-вот оторвёт от тела, и он проснётся. Так всегда было. Этот кошмар заканчивался одинаково. Ему бы благодарить Вселенную, что жуткое пение имеет свою развязку, но когда оно повторялось вновь и вновь, то только и оставалось, что её проклинать. Но вот голову оторвало, а он не проснулся.
Поднявшись над телом, голова опустилась, а глаза начали видеть. Они подметили, как волны, взявшиеся из ниоткуда, коснулись вымокших рукавов и утащили в море его озябшее тело. Взгляд возвысился, и там на пути ему встретились только светлые невинные облака. В один миг он подумал, что умер взаправду. Именно так… именно так он и представлял конец чьей-либо жизни. Ты видишь один сон, он сменяется очередью других, и однажды ты замечаешь, что один из них не прекращается. В жизни тебе дают лишь первый кусочек паззла, закидывают в голову предпосылки, и только по-настоящему умерев, ты, по итогу, заручаешься правом наслаждаться концовкой. Но даже здесь он ощутил странность. Пение отчего-то не подходило к концу.
Голова летела всё дальше и дальше, а зловещие строки так и продолжали доноситься откуда-то снизу. Они взмыли и опустились к векам. Темп возрос, а взгляд чужака помутился, и строчка за строчкой зримое вновь становилось незримым. Через мгновение во сне остался лишь блеск, воспроизводимый губами, и весь горизонт охватило ничто. А пару мгновений спустя пугающий ритм ударил чужаку по темени.
– Просыпайся! – крик зазвучал слишком реально. – Просыпайся, ну же!
Вдали разразился рык. А вместе с ним, кажется, хрустнул ствол дерева.
– Хоронить тебя я не собираюсь, вставай! Немедленно!
Еле продрав глаза, Пришлый потянул руку к кольту. Он держал его под своей головой, под кучей валежника, чтобы вытащить, если нагрянет опасность. Опасность нагрянула, и, похоже, совсем не та, с которой он мог разобраться парой выстрелов. Его покоробило. Хруст оборвался, а значит, его прихлопнут. Что-то просвистело вдали! Озноб, отгонявший сон, теперь будил его для побега. Ноги скользнули по лапнику, одна рука шлёпнулась в грязь. Он выбросил другую руку, ту, что удерживала кольт, и сделал небольшой кувырок в прыжке. Ствол туи, вырванной с корнем, обрушился на давно потухший костёр, а потом перекинулся на место ночлега. Казалось, что нога Пришлого останется там, вместе с кучей валежника, но ловкость не подвела. Сантиметр, и его бы расплющило. Он выбрался, рухнув в мокрую яму.
