– Ко мне-то чегой-то, – продолжил старик, – она не села. А вот к тебе подлабунилась. Только с условием: мол, сиди и гляди, а руками не следи.
В зале всхохотнули.
– Товарищи! – раздалось в следующий момент, и Клюха бросил взор на сцену, где неуклюже взгромоздился стол, покрытый износившимся зеленым сукном. Ежели к нему получше присмотреться, то можно обнаружить и штопку, и неподверженную окончательному смыванию чернильную мету, которая оставалась всякий раз, когда в клубе проходили совхозные посиделки или лесхозные бдения. Голос же, что обобщил всех сидящих, или, точнее, обрек на мучительную дружбу, принадлежал Бугураеву. Секретарь, нависнув над столом, ожидал, когда в зале улягутся смешки, а приплескивающие взоры хоть на время отвердеют, выражая внимание, чтобы можно было огласить очередное мероприятие. Но люди, сопровождающие всякое свое сборище общей несерьезностью, сидя, все еще плодили разного рода содрогания и вздрагивания подобные тем, что бывают в пору всеобщей вшивости или повального блохонападения. И Бугураев снова повторил:
– Товарищи!
– Ну чего вы человеку не дадите высказаться? – вдруг поднял голос Протас. – Можа, он ночь не ел и день не спал, чтобы обновить ваши понятия о том, откель нас черти принесли, а Бог в книгу оприходовал.
Длинноватый, но сдержанный хохот, однако, породил тишину, и Мартын Селиваныч возгласил:
– Лектор у нас из Москвы. – Он заглянул в бумажку и прочел: – Ефим Борисыч Гомболевский. Тема его лекции…
– А вопросы уже можно задавать? – осколочно взлетел голос, который, угадал Клюха, принадлежал Витяке Внуку.
– Объясните товарищам, – принаклонился Бугураев к Перфишке, который тоже обуютил зад в президиуме.
– Позвольте я скажу, – выхватился лектор.
Он был мелконький, как зубок чеснока, попавший в тыквы, с бледной проплешинкой, которую оберегала ржавенькая растительность, дававшая довольно смутное представление о прошлой шевелюре. И рот у него еще не закрывался. Вернее, не хватало губ, чтобы прикрыть выпирающие зубы.
– Так кто интересовался насчет вопросов?
Витяка поднялся.
– Ну я, Внук.
– А кто ваш дедушка?
По залу пронесся сквозняк ухмылок.
– Спросите полегче, – выкрикнул кто-то. – Он и отца-то своего не знает.
Витяка взмелел лицом.
– Фамилия у меня такая, – буркнул.
– Так вот я вам, товарищ Внук, поясняю. Вопросы вы будете задавать на материале услышанного, то есть после лекции.
– А танцы во время вопросов будут? – поинтересовался тот же голос, что припозорил Витяку.
И зал снова завеселел. Завеселел не от ответа, который породил глупый вопрос, а оттого, что лектор был настолько косноязычен, что без улыбки слушать его было просто невозможно. Например, слово «рявкнул» у него звучало, как «явкнул», а «революция» воспринималось, как «еваюция».
– На бороне, что ли, его голос ковали? – воздел свой тенорок Протас.
И в этот самый момент в зале погасло электричество.
– «Да будет свет», сказал электрик и сам объезал провода», – кто-то так умело сшаржировал лектора.
Вареха же, видимо, посчитав, что настало время Клюхиного шаловства, обеими руками сдавила его ладони, хотя он и не собирался лапать ее.
В разных концах зала запорхали огоньками зажженные спички.
– Ну, у кого свечка наготове, топи воск, пока темно.
Эта шутка уже не была воспринята за остроту, потому как все медленной ощупкой двинулись к выходу.
– Ну чего ты меня держишь? – спросил Клюха немую, и она, вдруг разгребя его ладони, приникла лицом к тому месту, где они только что покоились под ее надзором, и – губами – стала вышаривать через шириночную толщу то, что возжигало ее осязательное любопытство.
