Мальвина к ней приехала уже потом, и тоже с «западóв», Клюха не стал уточнять, откуда именно она припожаловала, по той причине, что ему было на тот час все равно, какие кровя протекали в девке, так откровенно и настойчиво липнущей к нему, надеясь на взрослое безоглядное взаимодействие.
В отличие от Клюхи, Мальвина свою тетку не боялась. Потому, очередной раз проходя мимо ее дома, она неожиданно предложила:
– Давай зайдем?
– Зачем? – Клюха настороженно, как петлю на зайца, поставил этот вопрос.
– Погреемся, а то я совсем заколела.
Клюхе не была свойственна сомнительная нерешительность, но тут он несколько подувял своей, пусть и не очень честной, самоуверенностью, подумалось, а что скажет Накось-Выкусь, когда он разденется и та увидит, что у Клюхи впаловатая грудь и, как у наездника, днюющего и ночующего в седле, кривые ноги?
Словом, стеснялся он Сабину Эрастовну. Тем более что Мальвина, как ему казалось, пожилее выглядела рядом с ним, и можно было подумать, что она не на пять, а на целых десять лет старше его.
И Мутко, видимо, поняв его состояние, неожиданно предложила:
– Значит, так, отношения у нас с тобой сугубо официальные.
– Это какие же? – потребовал уточнения Клюха.
– Ты ко мне зашел по комсомольским делам.
– Ну и чего я должен буду делать?
– Я тебе дам Устав, и ты его в уголочке сядешь изучать. – Она чуть подзапнулась и добавила: – А там видать будет.
Незнакомый запах, которым шибануло из сенцев, поверг Клюху в предположение, что Накось-Выкусь поразвесила в коридоре вещи то ли после стирки, то ли после лежки на просушку. Потому так, считал он, могли пахнуть только заграничные шмутки.
Он – в потемках – даже протянул руку, чтобы убедиться, что не ошибся. Но пальцы ни на что не натолкнулись, а Мальвина, безошибочно ориентируясь, распахнула дверь, что вела в хату, и, подманив его со словами: «Иди скорей, а то дом выстудим», первой шагнула внутрь комнаты.
Клюха, заронив в душу развязинку, как искорку в сухотные дранки, попытался воспламенить в себе юношеское ухарство, которое так к лицу было тому же Перфишке и совершенно не шло пацанам помоложе; но был обрезан в своих поползновениях холодным взором ледниковых глаз Сабины Эрастовны.
– Здрасть, – промямлил он, сникнув.
Та преклонила голову, но ничего не ответила, и Клюха заметил, что она сидит за вязаньем и, видимо, как раз считает петли.
– Ну и завернуло! – по инерции проговорил он, имея в виду воскаленный до трескучести мороз. А Накось-Выкусь продолжала молча леденить его решимость.
И тут на выручку Клюхе пришла Мальвина.
– Мы немного позанимаемся, – сказала она.
И на это Сабина Эрастовна не ответила, хотя теперь, видел Клюха, что она ничего не считала, просто посверкивала спицами почти точно так же, как это делает велосипедное колесо.
– Раздевайся, – предложила Мальвина, взяла из его рук шапку и положила ее на стоявший в углу самовар.
Он содрал с себя пальто с такой неуклюжестью, словно оно пристыло к телу. Немного подумав, высмыкнул ноги и из чесанок. И только тут вспомнил, что один карпеток у него худой и пальцы, по словам – своей уже тетки, «гуляют, как пьяный и драный». Потому первое, что сделал Клюха, это вобрал внутрь карпеток пальцы и по-балериньи проследовал туда, куда указала ему Мутко.
Усадив его с какими-то бумажками и брошюрками действительно в уголок, Мальвина спросила тетку:
– Либакова не заходила?
