– Не знаю…
– Жалко, если сдох, – загоревал калик. – Выходит, старец и волка засудил. А он – ты погляди! Харакири себе сделал!.. Может, у него совесть проснулась?
Сразу же после Судной схватки Ражный настиг уползающего Молчуна, скрутил, сострунил его, зашил брюхо берестяным кетгутом, опалил огнем раны ему и себе и сел рядом: с собой в Сирое волка не взять, а развязать путы и оставить здесь – разорвет швы и сдохнет. В это время к нему и подъехал отец Николай, вотчинник Вятскополянского Урочища, бывший зрящим на Судном поединке. Он молча присел с другой стороны, потрепал холку зверя.
– Возьми его, Голован, – попросил Ражный. – Это же мой дар, помнишь?..
– Как взять, если он сам к тебе вернулся? – вздохнул тот. – Грешным делом подумал, ты сманил его… Прости уж.
– Увези к себе в вотчину, теперь приживется…
– Скажи мне, Ражный… Это что? Пробуждение разума? Зарождение души?
– Тебе лучше знать, ты священник…
– У людей проявляются звериные чувства, у зверей – человеческие… Чудны твои дела, Господи.
Голован взял волка на руки.
– Ты его пока не развязывай, – предупредил Ражный, – чтоб швы не порвал. Кишечник у него целый, так что можешь кормить.
– Во второй раз принимаю дар, и опять раненого. Теперь он и стреляный, и битый, и рваный…
– И слепой…
– А совесть не потерял. – Вотчинник понес Молчуна к машине. – Если опять вернется, я не в обиде!
– Теперь ему возвращаться некуда…
Пуще огня и смерти волки боялись Вещерского леса, ибо по своей вольной, независимой природе они могли быть серыми, но не сирыми и убогими. На самом деле тонко чувствующих и осторожных хищников отпугивала источаемая верижниками энергия, и считалось, что если волки пришли в Урочище, значит, там нет ни одного буйного аракса.
Сейчас Ражный вспомнил Голована и сказал калику:
– Если у зверя однажды проснулась совесть, это на всю жизнь.
– Значит, он оборотень, – уверенно заключил тот.
– Он зверь от рождения.
– Ты что, видел, как он родился?
– Можно сказать, пуповину ему перерезал…
Калик посмотрел на него внимательно, поверил и стал есть.
– Тогда ладно… А правду говорят, ты сам можешь волком оборачиваться?
– Нет.
– Почему же слух такой?
– Врут.
– Ну ты ведь догоняешь волков? Ходишь по следу?
– Хожу.
– Значит, у тебя нюх особый, как у зверя? Или что?
– Интуиция.
– Это ты не ври! – засмеялся и погрозил пальцем калик. – За тобой ведь давно наблюдают!
Он опять проговорился. Никто, даже Пересвет, отвечающий за мирскую жизнь вотчинников, не имел права по-воровски следить за ними. Если такая слежка велась, то с благословления либо по поручению самого Ослаба, непременно с помощью незримых опричников и с далеко идущими целями.
На сей раз Ражный будто бы не заметил ничего.
– Есть всякие охотничьи приемы, – стал увиливать он. – Тебе-то какой интерес?
– Да я же вечно по лесам и полям брожу, столько волков перевидал – страсть! Раза два так чуть не съели, ножиком отбивался.
– Волки боятся человека.
– Меня не боятся!
– Значит, ты не человек, – вставил Ражный. – Или врешь как сивый мерин.
Калик захохотал, чтоб уйти от ответа, дожевал хлебушек, набросал в банку снега и тщательно вычистил длинным гибким пальцем стенки.
– Только червяка и заморил… Холодно будет спать. Вот бы рогны чуток!..
Ражный молчал, еле сдерживая озноб: на ходу было тепло, стоило сесть, и морозец начал буравить легкую куртку, надетую поверх рваной, с зияющими дырами, борцовской рубахи.
