Мел раскрошился. Ивонн сдула зеленую пыльцу и увидела, что линия получилась тонкой и незаметной. Она прочертила еще два раза. Добавила две косые черты – стало похоже на половину рождественской елки.
Она задумалась, закусила губу. Неподвижно уставилась в сторону, но вряд ли происходящее в голове можно было назвать мыслительным процессом. Она слушала. Окружающий шум, словно громкий, неразборчивый шепот, делился на говор, вскрики детей, плеск воды и смех.
Рука с мелом задвигалась. На этот раз к вертикальной линии прибавились четыре горизонтальных отростка, как у расчески с обломанными зубцами. На третьем отростке, в середине, появился кружок. Затем слева, на верхней ветке, еще один отросток – из середины вверх, на северо-запад, или на десять с половиной часов, как сказал бы опытный снайпер.
Ивонн смотрела на рисунок с удивлением, нараставшим по мере того, как она начала догадываться, а следом уверилась – что-то в ней настойчиво говорило об этой уверенности – в том, что и этот парк, и фонтан, и фигура, нарисованная как бы случайно, были спланированы и посланы в ее жизнь чужой волей.
Слишком гладко сложились события последнего часа. Подозрительно легко.
Перед любым делом Ивонн всегда колебалась. Проблема выбора служила движущей силой, чем-то вроде заводного механизма. Но здесь она скользила по наклонной плоскости.
Ивонн подняла глаза и осмотрелась. Толпы людей вели разговоры, ели, смеялись. Никто обращал на нее внимания. Молодежь и старики, родители с детьми. Матери с колясками. Однако ее посетила уверенность, что в этой толпе за ней наблюдали.
Чужое внимание притягивает. Но если тот, кому ты так сильно нужен, успел отвернуться, ты никогда не сможешь его поймать.
Ивонн смотрела на каждого, кто вызывал подозрение. Они беспокойно вертели головой, и она переходила к другим.
В стороне от центральной аллеи на скамейке сидел мужчина, одетый в точности по совету модных журналов – в кремовых шортах выше колен, голубом джемпере и синих мокасинах. Он обнимал со спины крошечную девчонку – лет пяти – в белых шортах и майке, уткнулся носом в пружинки белых волос и что-то говорил ей на ухо.
Ивонн прикончила еще две чашки кофе. Перед этим, правда, успела сообразить, что перегибает палку, и заказала без кофеина. Утром ее как пить дать будет колбасить. Зато строчки в блокноте перестали прыгать, как запряженные блохи.
Толстяк за барной стойкой, судя по наблюдениям Ивонн, основательно подсел бармену на уши. Новых посетителей не было, и бедняга просто не мог найти повода отлучиться. Сначала он поддакивал и кивал, но теперь он слушал вполуха и последние полчаса протирал стакан белым как снег полотенцем. Она посмотрела вправо, на угловой столик. Старик все еще был там. Свет из камина бликовал на бутылке вина, бордовые всполохи пламени отражались в лакированных ботинках. В тени, где он прятал лицо, мерцали две серебристые точки.
Ивонн заключила, что у старика для слежки самая выгодная позиция. Он может говорить в микрофон, и она вряд ли это узнает.
Интересно, – подумала Ивонн, – они тоже замешаны?
Интересно, – подумала она через минуту, – паранойя – это тоже симптом? Или мне просто нужно поспать?
Скорее второе, чем первое. Но прежде всего работа. Слабый, но дружественный внутренний голос твердил Ивонн, что нужно дожать эту сцену, вспомнить и записать как можно больше подробностей. Потому что утром… что будет утром, она не хотела думать.
