Его манера письма не поспевала за быстротой мысли, и оттого буквы лепились, растягивались, прыгали по строчкам, гнулись под причудливыми углами, создавая нечитаемые узоры. Нас посадили за одну парту в середине десятого класса, что поначалу оскорбило до глубины души. А потом мы неожиданно подружились. На почве любви к фэнтези и к музыке, либо потому, что оба чувствовали себя несколько не в своей тарелке, уже, наверное не имеет никакого значения. Но мы обменивались книгами и музыкальными записями, не в меру острили в адрес учителей и одноклассников, до икоты ржали над собственными шутками и по мере сил помогали друг другу с учебой, готовили сообща многочисленные стенгазеты и тематические вечера. А под парами полулегальной водки на выпускном, Димка приподнял меня в процессе танцев, и крепко поцеловал, слегка оцарапав верхними передними зубами мою нижнюю губу. Впрочем, я знала, что он второй год сохнет по моей подружке, считала его совершеннейшим дитем во всем, кроме точных наук, и почти не обиделась. Досадный инцидент посчитали случайностью, а там он и забылся в угаре вступительных экзаменов, потонул в монотонном шуме пригородных электричек, расплавился в удушающей августовской жаре.
В те дни я летела по жизни как сухой листок. На отношения с парнями где-то внутри меня вызрело строгое табу. Я с головой окунулась в придуманный мир, и мне было в нем уютно. Иногда становилось тоскливо, хотелось хоть на мгновение оказаться «как все» – с кем—то встречаться, ходить на дискотеки в Дом Культуры, пить пиво на лавочках, сидеть на коленях у мальчишек, хвастаться новыми джинсами перед подружками. Однако я продолжала читать запоями, мечтать непонятно о чем, и прилежно распарывала старую кожанку, чтобы отнести ее соседу Славке, матерому металлисту, дабы тот поставил на нее железные заклепки, да побольше. С ровесниками в отношениях был нейтралитет, к выпускному классу я с удивлением поняла, что меня уважают за оригинальность взглядов и за образ мышления, однако дружбы не искал никто. Я довольствовалась тем, что есть, заводя легкие приятельские отношения и не страдая от одиночества совершенно. Редко—редко, в самые странные минуты мне хотелось, чтоб кто-то был рядом со мной, оберегал и защищал, и я представляла, как чьи—то губы легонько касаются моих, как кто—то назначает мне свидания, дарит цветы и все такое. Но тут же поднимали голову воспоминания о бесславной истории, случившейся в канун моего пятнадцатилетия, и приходило понимание – я не такая как все, мне никто не нужен, ибо «первый опыт борьбы против потных рук приходит всегда слишком рано», и я переставала мечтать, легко, словно щелкая выключателем.
В общем, с момента случайной встречи возле института с Димкой мы стали гулять почти каждый день. Уходили далеко по извилистым улочкам, засыпанным листьями. Осень в большом приволжском городе восхитительна. Тепло. Тянет дымом костров из скверов и со стороны частного сектора. Ковер из листвы шуршит, поздние астры и георгины похожи на яркие кляксы в пышных клумбах. На улицах людно и празднично. Студенты, мамочки с колясками, малыши в забавных курточках, гуляющие пенсионерки в чопорных беретах. А если спуститься к набережной Волги, пройти ее вдоль и встать у пустого причала, почувствуешь, как прохладен замшелый бетон, услышишь, как плещет волна, будто дышит некое огромное и доброе животное. И вот уже солнце садится, летают чайки под розовым и золотым закатным маревом, и теряются в тусклой дымке острова почти у самого края горизонта – Казачий и Зеленый. И неотвратимо сквозит осенью со всех сторон. А еще можно забраться на гору – оттуда город невыносимо прекрасен, желтый, золотой, рдяно—коричневый, и светлой полоской – снова Волга вдали, и мост простирается через нее, будто чей—то стальной хребет. И зябко, и запах полыни проникает в самую душу. Отступают неведомые страхи и тревоги, и даже последний страх – опоздать на троллейбус кажется призрачным и ненастоящим.
