Ты рассказываешь, то с иронией, то с плохо скрываемой печалью про свое детство, про жизнь у моря. Вспоминаешь службу в армии на границе с Китаем (для меня, увы, это конец цивилизации!), про своих бывших жен, про детей. Говоришь о войне, но редко, а я и не спрашиваю, потому что эта тема безгранично далека от меня, да, к тому же, я так боюсь тебя ранить! А когда я тебе начала пересказывать сюжет фильма о незадачливых питерских наркоманах, который поразил меня манерой съемки и привнесением киберпанка в костюмы актеров, ты резко меня оборвал, сказав, что я понятия не имею о настоящих наркоманах, и это вообще не искусство, а гадость. Я опешила, и сначала немного даже обиделась, что меня отчитали как девчонку. А потом поняла, что я-то реально девчонка по сравнению с тобой, и ты имеешь полное право высказывать свое собственное мнение, в общем-то, по любому вопросу.
Итак, солнечный полдень, тепло, светлые занавески колышутся от ветра.
Мы лежим на скомканных простынях, обнаженные, пьяненькие и счастливые.
– Знаешь, я снова начала рисовать. Три года почти краски не брала в руки, – зачем-то говорю я, пока твои пальцы путешествуют от впадинки у моего горла вниз, попутно оглаживая грудь и лаская живот.
– Здорово, приноси, покажешь в следующий раз.
Обнимаешь, перекатываешься с бока на спину, притягивая меня, буквально забрасывая на себя.
– Лёнь… Что, опять? – хихикаю я, а ты уже начинаешь движение бёдрами вверх, прикрыв глаза и ухватив меня за локти.
Там, внизу, еще не совсем твердо, недостаточно горячо, но ты действуешь уверенно и властно, и я подаюсь тебе навстречу, охваченная жаждой впустить тебя, соединиться, слиться в акте любви, поделиться с тобой своим жаром, и пылом, и соками. Но ты ускоряешься, полувскрик—полустон, и вот, я чувствую, как колотится твое сердце, как хрипло ты дышишь, и понимаю, что, кажется, снова не успею прийти к финишу. Плевать. Продолжая сидеть на тебе верхом, кончиками пальцев вожу по твоим ресницам, по лбу, силясь разгладить морщинки, трогаю твои губы и подбородок, будто слепец, пытающийся наощупь увидеть черты любимого лица.
Тянешься за сигаретами, раскуриваешь сразу две, одну вручаешь мне. От табака уже сухо во рту, но все равно курю, следя за солнечными бликами, плавающими по комнате подобно странным следящим радарам.
– Лёнь…
– Что, миленькая?
– А поцелуй меня… Там.
– Миленькая, я никогда никому… Ты же знаешь… Впрочем…
Гасишь сигарету, опрокидываешь меня на спину, проводишь языком по моему горлу. Твое сердце бьется спокойно и размеренно. Плавно спускаешься ниже, и вот ты уже целуешь мои бедра, торопливо чмокаешь между ног, прямо в зудящую влажную розовость. Странно, я так ждала, и что же… Мне приятно? Или щекотно? Не могу понять, но прошу тебя продолжать. Что-то не так, но что? Неважно, подаюсь тебе навстречу, плавно поднимаю бёдра и опускаю их, прижимаюсь к тебе все плотнее, и вот мне на секунду кажется, что это не ты ласкаешь меня языком, а я сама трусь и насаживаюсь на твой язык и на твои пальцы. С горем пополам финиширую, выдыхаю, сажусь, притягиваю к себе твое лицо и крепко целую, внезапно поняв, что, собственно, показалось мне странным – ты абсолютно спокоен, ни следа от возбуждения, твой детородный орган также абсолютно безволен и аморфен и мягок.
– Не делай так больше, если тебе не нравится, – говорю еле слышно в твой затылок.
– Главное, чтоб тебе нравилось, – цепляешь бутылку за горлышко, пиво льется по стаканам, пенные барашки лопаются маленькими пузырьками, они похожи на липкий тополиный пух.
