– Я рад, что вы так хорошо знаете женщин, мой государь, – с нескрываемой злобой проговорил Агриппа. – Я очень счастлив, что вы, в отличие от своего никудышного слуги, так удачливы в любви, что можете давать советы… Но я в них не нуждаюсь! – с яростью бросил он. – Я прошу вас, как моего сеньора, лишь отпустить меня на месяц от своей особы. Более не смею утруждать вас своими заботами.
– Я не отпускаю тебя, – спокойно ответил Генрих, проигнорировав язвительный выпад, – и когда-нибудь ты скажешь мне за это спасибо. Ты словно душевнобольной, которого нужно связать, чтобы он не навредил сам себе.
– Вы приказываете мне остаться? – уточнил Агриппа.
– Да.
– В таком случае мне придется ослушаться вашего приказа! Вы можете покарать меня за это, – измученное лицо Агриппы выражало обиду и упрямство, на щеках пылал горячечный румянец. Карать его совершенно не хотелось.
Генрих тяжело вздохнул, с жалостью глядя на друга, затем взъерошил себе волосы.
– У тебя деньги есть? – спросил он, сдаваясь. – Не можешь же ты ехать к ней без денег.
Агриппа с радостным удивлением посмотрел на Генриха, убеждаясь в своей маленькой победе.
– Есть. Немного, но я неприхотлив.
– Что значит «неприхотлив»? В конце концов, ты состоишь на службе короля Наваррского и едешь к даме.
Генрих отстегнул от пояса кошелек. Расставаться с деньгами мучительно не хотелось, но отступать было поздно. Он подумал, развязал тесемки и высыпал на стол пригоршню золотых монет.
– Это тебе. На дорогу.
Агриппа медлил, он все еще был обижен на своего короля.
– Возьми, – попросил Генрих, – не будем ссориться перед отъездом.
Агриппа ссыпал деньги в ящик стола и поклонился.
– Спасибо, сир. Я знал, что вы меня поймете, – глаза его были больными и блестели, как в лихорадке.
– Куда же мне было деваться, – буркнул Генрих.
– Я вернусь… скоро… не сомневайтесь.
– Я и не сомневаюсь, – усмехнулся Генрих.
Они крепко обнялись. Тем же вечером Агриппа д’Обинье выехал из города. Генрих и не подозревал, что всего лишь неделю спустя будет благодарить пагубную страсть своего лучшего друга, повинуясь которой тот вовремя покинул Париж.
Любовь слепа, и она способна ослепить человека так, что дорога, которая кажется ему наиболее надежной, оказывается наиболее скользкой.
Маргарита де Валуа
18 августа 1572 года состоялась свадьба. Генрих плохо запомнил тот день. Лишь отдельные эпизоды запечатлелись в его памяти.
Он помнил, как одетый в роскошный, но тесный костюм из белого шелка, ожидал свою невесту у выхода из собора Парижской Богоматери. Стояла невыносимая жара, и солнце слепило глаза. Пот стекал по телу, бриллианты сверкали на золотом шитье, от шума толпы закладывало уши.
Наконец из собора в сопровождении кардинала де Бурбона (единственного католика в семье Бурбонов) и герцога Анжуйского появилась молодая королева Наваррская. На ней было расшитое серебром платье из голубого шелка, шлейф которого несли три принцессы, а на голове сверкала усыпанная драгоценностями корона. Маргарита была похожа на статую Мадонны в каком-нибудь испанском соборе. Толпа восторженно взревела, встречая свою любимицу.
Генрих знал, что отнюдь не все парижане с радостью приветствуют бракосочетание между принцессой дома Валуа и предводителем ненавистных гугенотов, однако это не мешало им собраться, чтобы поглазеть на невиданное зрелище. Весь город был украшен цветами, а на площадях бесплатно раздавали вино. Даже его единоверцы, многие из которых еще носили траур по королеве Жанне, сегодня сменили свои мрачные одежды на праздничные наряды и мало чем отличались от приодевшихся католиков. Торжество было в самом разгаре и поражало своим великолепием.
