Тщетно драхму во рту твоем ищет угрюмый Харон,
тщетно некто трубит наверху в свою дудку протяжно.
Иосиф Бродский.
– Мой король!!! – на этот раз за дверьми скреблась уже не одна большая крыса.
Нужно сказать, чтобы не смели подобным образом его будить… Бодуэн лежал в раскиданных подушках и, несмотря на крысиную возню, подниматься традиционно не собирался.
– Он очнулся!!! – снова донеслось из–за дверей.
Теперь его не нужно было уговаривать. Подавив мимолетное желание отправиться как есть в исподнем, Бодуэн допустил до тела слуг. И хоть они не медлили и работа их, как и прежде, была быстра и точна, он не переставал рычать и браниться. Едва они закончили, король выскочил за дверь. Быстрым шагом, временами срываясь на бег, устремился король в лекарню. Подгоняемый странным смешанным чувством. В нем была радость принесенной вести, ведь она дарила надежду. Когда нет иных поводов, остается полагаться только на нее. А также на судьбу и случай. Лазариты не давали султану шанса на выздоровление, но он пришел в себя. Как знать, не расщедрится ли Фортуна еще немного?
Но был и стыд от невыполненного им прилюдно заверенного обещания хранить мир на своих землях. Сказать. Сказать позже, когда… Как ниточка за ниточкой прядется ковер, так и Салах ад-Дин справится с недугом. Да, справится! Должен. И простит. В этом несколько эгоистичном желании короля личное господствовало над государственным – в его жизни так ничтожно мало тех, кто с ним искренен. Сегодня он точно успеет.
Король… он не чувствовал себя сейчас королем. В присутствии султана Бодуэн становился простым мальчишкой, случайно попавшим в компанию взрослых. Впервые повстречавшись незадолго до коронации, они стали неожиданно близки.
Салах ад-Дин вошел, едва слуга успел представить гостя. Вошел резко, порывисто. Невероятно жилистый. Одетый в простой толстый стеганый халат, он даже в нем казался худым. Быстро оценивающе оглядел темными глазами небольшой зал приемов, не просто лишенный помпезной роскоши, но и кажущийся вовсе бедным. Все посетители делают так, но украдкой, чтобы не оскорбить хозяина. Гость же осматривался открыто, ничуть не таясь. По лицу пробежала легкая улыбка.
– Я много слышал разного о вашей скромности быта, но, боюсь, разговоры преуменьшают ее. – и, видя замешательство Бодуэна, он добавил:
– Юсуф, сын Айюба. Это все, с чем я вошел в мир. И с чем уйду. Мой мальчик, жизнь слишком коротка, не следует растрачивать ее на ничего не стоящие слова. Они уместны в траурной речи, но до нее, смею надеяться, еще далеко.
Вот так, без сопровождающих слуг, без лишних приветствий, без прочих наростов из бессмысленных "ритуальных танцев" началось их знакомство.
– Достойная вещица. Память? – Салах ад-Дин потянулся и взял в руку небольшую резную шкатулку. Рука у султана была тонкая, изящная, с длинными цепкими пальцами. Их украшали два массивных узорчатых перстня, а на тыльной стороне ладони красовался большой черный ажурный рисунок. – Кость слона. Очень крепкая и очень старая. Никакого сравнения с безделушками, что режут из верблюжьей.
– Пустая… – он вновь повертел диковинку в изящных руках.
Откуда знать ему, что шкатулка вовсе не пуста? Что может быть более достойным для хранения, чем память? Все ценности умирающего – его прошлое. Воспоминания, к которым то и дело ты мысленно обращаешься, трогательные моменты, что ценишь превыше любых драгоценностей. Только ступив за край, понимаешь – самые дорогие сердцу вещи вовсе не вещи.
