– Спина к спине, – чётко прозвучал голос Табриса, и Люциан тут же схватил юнца за плечо и потянул за собой. Он встал к спине друга, прикрывая его с тыла, а юнца прижал сбоку к ногам. – Сейчас начнётся, – шёпотом промолвил эрелим, – главное, Люциан, не отходи от меня.
– Ты тоже, друг мой, держись ближе, – слегка усмехнулся тот в ответ и надел глухой шлем.
– Простите меня, люди, я подорвал доверие… – Стригой даже сейчас не о жизни своей думает, а о чести.
– С тобой мы разберёмся после, сейчас будь храбр, но не до безумия. На нас охотятся… – Табрис надел свой шлем, а в руку взял щит со спины. Его доспехи блеснули остатками света, устремив последний блик по острию гладиуса в пугающий туман. Всё вокруг разом стихло и исчезло, туман накрыл их с головой.
Слабые силуэты стволов деревьев замерли, даже мула не видно, что в стороне не двигается, оцепенев от страха. Во всей этой затаившейся тишине вдруг что-то заскрипело, да так близко и резко, что, кажется, дерево переломилось надвое, и тут же вновь затихло, следом – опять где-то в стороне, и опять затихло. В этих пугающих тресках ощущается присутствие чего-то неживого и до озноба холодного. Неожиданно хруст промчался волной вокруг и послышался звук резкого удара, как будто сухое дерево упало в стороне. Мул тут же заржал, и его голос затих уже вдалеке, а туман только клубами пошёл по сторонам, как густая пена.
– Создатель, – силясь духом, Люциан позвал его вслух. Сжав рукоять пернача двумя руками, он выставил его перед собой, как знамя паладинов. – Пусть рука моя верой тебе служит, пусть не остановит её нечисть, что не достойна даже взгляда Твоего. Пусть буду я карой твоей праведной, – он склонил голову, и в перначе почувствовалась дрожь. Рукоять задрожала, будто набираясь силы, и оголовье его раскалилось синим светом. – Мой путь праведный, и ступаю тропой веры к Тебе. – Люциан произнёс клятву, и его глаза вспыхнули неистовой синевой в непроглядном тумане. Он вскинул пернач над собой, что как факел залил синим сиянием оголовья поле грядущей битвы. Люциан со всей мощью обрушил его оземь, и удар прогремел громом, разогнав собой туман. Бледная вспышка разошлась растущей сферой света, и всё в миг затихло, погрузив лес в глухую тишину. Стало так тихо, лишь оголовье пернача перед ногами Люциана шипит в сырой земле. В воздухе повис запах грозы, пропитанный искрами, будто кристаллизуя напряжение материи. Порыв ветра оголил чащу, оставив всё те же сухие стволы, что бросаются в глаза в первую очередь, но вторая очередь, хоть и сразу не хочется верить, но наступает неизбежно следом. Полчища нечисти открылись взору конвоиров. Злые гнилые тела мёртвых эльфов стоят и белыми глазами пронизывают воздух. Только что их скрывал туман, теперь же они вышли на свет и от этого замерли, обозначив, что не деревья хрустели в тумане, хрустели кости этих мертвецов.
– Их здесь сотня, а может, и две, – Люциан вскинул вновь пернач на плечо и огляделся вокруг. Он не чувствует страха, а только предвкушает неизбежность боя, его мышцы сжались, как пружины, ожидая первого удара.
– Я не верил, что такое может быть… – шёпотом произнёс Табрис, теряясь в выборе первой цели для гладиуса из необъятной армии мертвецов. – Мёртвые встали.
Все как один гнилые, в лохмотьях одежды. У кого глаза белы, а у кого их нет: сгнили и вытекли, оставив следы, будто от слёз. Может, они и могут двигаться, но так и не поймёшь, стоят, не шелохнутся, вросли, как деревья.
