Когда из ординаторской вышли врачи, Хрусталев закрыл дверь кабинета на ключ, подошел к Ружане и притянул к себе, прижался лбом к горячей щеке. Она так и не привыкла к его вольностям на работе – вспыхнула, разволновалась, попыталась отстраниться, но он уже целовал ее торопливо и жарко. Она попыталась отвечать на ласки, но напряжение не проходило, не могла не думать, что находятся они в служебном кабинете.
– Ты прости мня за вчерашнее. Это я виноват. Милая моя, понимаю, как ты страдаешь. Но я что-нибудь придумаю, обещаю. А давай в среду махнем на Балатон? У меня дела в Будапеште, до обеда управлюсь и после – на озеро. Посидим в кафе, возьмем холасле с токайским. Ты как, не против?
Ружана улыбнулась, вздохнула, глаза увлажнились, легкий румянец появился на скулах. Начальник гладил ее шею, сдувал завитки, целовал в глаза, приговаривал:
– Ты у меня Панацея – лекарство мое от всех недугов. Милая моя, красивая моя…
– Я не против искупаться в Балатоне, но…
– Никаких «но». Договорились. Завтра в девять жди меня у КПП, я буду на машине Пишты, ты знаешь ее.
Пишта был хорошим другом русских офицеров из госпиталя. Никто не помнит, когда он появился в нашей среде. Одни приезжали, другие уезжали, а он оставался непременным членом этой дружной и непростой семьи. Его полюбили за бескорыстную помощь всем, кто в ней нуждался. Он мог и машину одолжить, и ящик фруктов привезти из своего сада, и встретить в Будапеште семью офицера, прибывшую из отпуска в Россию. Ему доверяли, он был вхож почти в каждый дом военнослужащих. Был осведомлен обо всех житейских делах в гарнизоне. И, конечно, он без проблем одолжил машину Хрусталеву, зная, куда, с кем и зачем тот едет.
В дверь ординаторской постучали. Ружана резко выпрямилась, одернула халат, поспешно собрала папки со стола, открыла дверь и направилась быстрым шагом по коридору прочь. Дневальный, извинившись, протянул начальнику бланки:
– Товарищ майор, из лаборатории передали результаты анализов.
Хрусталев взял бланки, не глядя, положил на стол. Достал из подставки сигарету и зажигалку – закурил. Подошел к окну, открыл форточку. Выпущенная струйка дыма ослабила напряжение последних минут.
Вчерашнее событие обеспокоило его не меньше, чем Ружану. Он понял внезапно, что в его отношения со старшей медсестрой втянуты и коллеги, и друг Пишта, и, что самое страшное, – дети. Жена догадывалась о связи мужа, надеялась, что увлечение недолгое, что вскоре все образуется и будет по-прежнему. Она привыкла терпеть, и терпение ее вознаграждалось. Жили обеспеченно, она была свободна и бесконтрольна в расходах, воспитывала детей, вела хозяйство. Радовалась успешной карьере мужа. Через год он должен был получить звание подполковника, а ему еще и тридцати лет не было.
Стоя у форточки и глядя на красочные витрины супермаркета, что напротив госпиталя был, думал-думал… Все это может закончиться уже завтра, если жена пойдет к командиру: Ружану вышлют в Союз через 24 часа. Второй вариант – развод. Прощай карьера. Загонят в забайкальскую дыру.
А тут еще вчерашняя история…
После работы Ружана с землячкой из Львова несколько остановок шли пешком. Хотелось прогуляться. Узкая улочка благоухала ароматом цветущих роз и терпкостью высушенных перцев, что гирляндами висели под беседками и над окнами домов. Теплое осеннее солнце не обжигало, а ласкало. Где-то жужжала соковыжималка, где-то звенел топор, слышались детские голоса, смех ребятни, возвращающейся из школы.
