В гарнизоне, понятно, разговоры полились. От жен офицеров камни полетели в нее: холостячка, приехала мужа урвать, да не меньше майора – была бы их воля, они бы ей показали. Свободные женщины ей сочувствовали. А над Хрусталевым сослуживцы лишь подсмеивались: «Ну, Дон Жуан, попал в капкан. С бабами больше двух недель встречаться опасно. Забыл заповедь, теперь расхлебывай».
В голове Ружаны крутилась одна мысль: что теперь делать? Она урывками спала ночью: снились змеи, которые вылуплялись из яиц. Так плохо, как наутро после вчерашних ударов в спину и закидывания яйцами, она не чувствовала себя никогда. Механически встала, умылась, оделась, перед выходом глянула в зеркало:
– Боже… Жуть какая. Господи, спаси, сохрани и помилуй.
У дома стоял госпитальный УАЗик. Водитель, увидев ее, окликнул:
– Садитесь, Ружана Андреевна. Скоро выйдет товарищ майор и поедем.
– Нет, спасибо, я пешком, еще есть время.
Ей не хотелось никого видеть, хотелось оказаться сразу в кабинете, заняться работой.
Картинки из сна периодически приходили на память, расплывались, сливаясь с окружающей реальностью. Свет померк, будто пелену набросили на небесную лазурь и на фруктовые деревья за заборами. Мир вокруг стал серым, беззвучным, чужим. В ушах так и звенел смех и крики мальчишек из окна: «Тетка-дура, так тебе и надо». На душе было черно.
На следующее утро Ружану нашли в коридоре – на стуле у окна. Обняв баллон с «веселящим» газом, который использовался для наркоза, положив голову на подоконник, она как будто спала. Рядом лежала трубка с загубником. Веки полуприкрытых глаз были синими и припухшими. Отечным было лицо.
Первым ее увидел солдат, что рано утром вышел покурить. Ему показалось странным, что старшая медсестра не ушла домой, а спит в коридоре. Он подошел поближе, увидел ее лицо и отшатнулся. Кинулся в палату. Оттуда высыпали больные, окружили «спящую». Двое спустились вниз, в приемное и сообщили о происшествии дежурному врачу.
Следствие длилось недолго. Заключение – самоубийство. Хоронить Ружану с сопровождающим отправили во Львов.
Хрусталева допросами не мучили. Все знали предысторию и только соблюдали формальности. Но произошедшее перевернуло его жизнь. Он изменился: стал молчалив и сух. Даже друзья не решались к нему зайти без дела. Погрузился в работу, много оперировал. Стал требователен к персоналу и наказывал подчиненных за малейшую оплошность. Тем самым вывел отделение в лучшие и получил новое звание.
В семье подполковника Хрусталева все осталось по-прежнему. Катя повеселела, на лето уехала с дочками в Союз, в Ленинград. Игорь Николаевич, провожая их на вокзале в Будапеште, незаметно поглядывал на часы – ему не терпелось посадить семью в вагон и остаться одному.
Анна хорошо запомнила тот день, когда она, спустя десять лет жизни в Венгрии, вернулась в родной город. Была среда, девятнадцатое января. Крещение. Выйдя из вагона, она услышала далекий колокольный звон: сначала одинокие гулкие удары, к их раскатам присоединялись другие, звонкие, веселые, и вот уже со всех сторон к вокзалу доносились перезвоны.
Она остановилась, опустила на землю чемоданы. От волнения сильно застучало сердце, а горло перехватило – то ли от радости, то ли от тоски. Ее никто не встречал. Родители умерли год назад, родных не осталось, а друзья и знакомые за смутные времена перестройки рассеялись, кто куда.
