Воскресят меня стихи. Том третий - страница 3



Что жизнь от боли и до боли,
Как плач от воли и до воли
Гнездится в сердце несвятом.
И чтобы блажь остановить,
Нужна одна на свете кара,
Заместо сладкого нектара
Горчайший яд тихонько пить…

«Любви приливы и отливы…»

Любви приливы и отливы
Почти как морю суждены.
Вот почему мы так счастливы
При виде озорной волны.
Когда она щекочет тело,
Когда она ласкает глаз,
Как прихоть, что всегда хотела
Соединить навеки нас.
Но если шторм внезапно грянет,
Поверхность вод безумством взрыв,
То неожиданно настанет
Непредсказуемый разрыв.

«У каких еще излучин…»

У каких еще излучин
Я так вольно постою,
Грешным чувством не измучен,
Не измаянный в бою.
Ничего еще не знавший,
Не страдавший ни о ком,
Не понявший
День вчерашний,
Что он был – не худшим днем.
Знаю, что придет угрюмость
И заманит далеко.
А теперь мне что-то юность
Тихо шепчет на ушко…

«Повлечет тебя, не знаю…»

Повлечет тебя, не знаю,
Может быть, и повлечет
В гости к дедушке Мазаю,
Где река в разлив течет.
Где медовые отравы
Непроснувшихся цветов
У полудней клянчут травы,
Словно света у кротов.
А у рёбр сосновой чащи,
Частокольно сладив ряд,
До безумья настояще
Сказки прошлого стоят.
Сказки…
Сказки про савраску,
Про Кащея,
Про Балду.
Для своей тоски закваску
Я тут сладостно найду.
И во славу будней вечных,
Что так празднично нежны,
Перед Богом я отвечу
За мечтанья тишины…

«Чайки вьются…»

Чайки вьются.
Млеет отмель.
Звуки призрачно легки.
Здесь когда-то
Грешный род мой
Принимали в казаки.
И какой-то там прапрадед,
Прародитель всех забот,
Собирался мудро править
Без особенных хлопот.
Что тут делалось-творилось,
Не волнует никого.
Только в песне растворилась
Память рода моего.
Растворилась, но не сгасла
И не превратилась в прах.
Потому душа согласна
Угорать в своих грехах.
Угореть от вольнодумства,
Угореть в кошмарах сна,
Чтоб меня в свои безумства
Не сосватал сатана.

«Узловатая речонка…»

Узловатая речонка
С гор потоки вниз стремит.
Незнакомая девчонка
Ладит в душу динамит.
Знаю я, что миг до взрыва,
Когда прахом все пойдет.
Но за ней бегу игриво,
Как последний идиот.

Картинка из детства

Учалят.
Причалят.
Зачалят.
Участье.
Причастье.
Зачат.
А шкалик –
До склени –
Не налит.
И губы –
От перца –
Горчат.
Весна
Сорок пятого
Года:
Бесхлебье.
Бездомье.
Бедлам.
Бездарье.
Базарье.
Погода.
Богатство.
Пиратство.
И –
Хлам.
Торгуют.
Шуруют.
Воруют.
Умеют.
Умнеют.
Клянут.
С девицами –
В лицах –
Воркуют.
И славят
Нагайку
И кнут.
Клянутся –
Чужим –
Межреберьем.
Уходят
С поста
На постой,
В надежде,
Что встретят
Доверьем
Год будущий
Сорок
Шестой.

«С долей сладостного и жестокого…»

С долей сладостного и жестокого
Под колесами сталь заокала.
Уезжаю.
Пространства ринулись
Провожать меня;
Отодвинулись
На второй план,
А может, далее
Дни,
Засушенные в гербарии,
Где цветок
Свою узнаваемость
Притянул в мою
Успеваемость.
А вагон
Уж вовсю расшаркался:
И «наокался»,
И «наакался»,
Назвенелся,
И напружинился,
И осваивать люд свой
Принялся.
Вот в окне его
Проблондинилась
Та, что ходу – вдогонку –
Ринулась.
А другая навстречу –
Пепельна –
С худобою
Последней
Степени.
С нею муж, видать,
Важно пыжится,
Ноги в цепь шагов
Едва нижутся.
А в купе идет –
Разливанная.
Зелье пьется там
Иностранное.
Из кубинского
Сахара
Гонное,
Потому
По-русски
Зловонное.
Рты закрылись,
Сменив хрумтением
Речи трезвые;
Тем не менее
Нить беседы их
Подживляется
Тем, что взор всему
Восхищается.
Да колеса о стыки
Тычутся.
А потом –
Певуны
Отыщутся.
Не отыщутся,
Так приблудятся,
Потому что вагон –
Не улица.
И камыш зашумит –
Загрезится
Всем,
Кто бреется
Свежим месяцем.
Ищет мордой