Воспоминания о прозелите - страница 24

И тут я понял: тот, который «хотел убивать палестинских арабов», был не кто иной, как Йеуда, который во время уроков в школе нахально писал ивритские таблицы!

Кроме Валентины Петровны, врагом номер один Йеуды, по его рассказам, была учительница национального (впоследствии – государственного) латышского языка Леонтина Клементьевна, по национальности – латгалка. Замужняя, хотя и бездетная, высокая, статная, очень полная, с красивой внешностью балтийского типа, самоуверенная, властная, иногда деспотичная, – она внушала ученикам страх, и на её уроках царила идеальная дисциплина.

Не думаю, что она была антисемиткой. И меня она не трогала, потому что я был одним из немногих в классе, кто хорошо знал латышский язык. Причём она наверняка понимала, что я никаким боком не имел никакого генетического отношения к местной титульной нации. Остальные же знатоки латышского в нашем классе были латышами – хотя бы по одному из родителей.

Только единственный раз в жизни я был свидетелем, как удалось задеть чувства Леонтины Клементьевны. Внезапно она зашла к нам на урок физики и очень вежливо, даже скромно попросила, чтобы мой одноклассник Алексей Ш. (тогда известный шахматист, а теперь уже международный гроссмейстер), вышел на минутку из класса.

Оказалось, что на парте, где сидел Алексей, кто-то начертал: «Клима – гансиха». Для всех было очевидно, что это не дело рук «божьего одуванчика» Алёши. (В связи со своими постоянными разъездами, хрупким телосложением и кротким характером ему в школе было совсем не сладко – доставалось и от одноклассников, и от учителей). Но Леонтина Клементьевна имела к нему претензию: он, увидев эту надпись, не стер её или, по крайней мере, не сообщил о ней. Алёша утверждал, что он надписи не заметил. Наша классная руководительница, которая очень уважала Леонтину Клементьевну, сделала ему при всех «втык», как обычно, на высоких тонах, но, как всегда, без малейшей внутренней злобы.

Йеуда рассказывал, что в свое время Леонтина Клементьевна просто «умирала от счастья», когда ее приняли в партию. Я об этом не знал, но припоминаю, что она была членом партбюро школы. Она превосходно знала свой предмет, причём прекрасно владела и русским, разговаривая на нём почти без акцента и очень едко реагируя, когда кто-то среди учеников допускал ошибку, говоря по-русски. Например, когда Ишутова вместо «течёт» сказала «текёт», Л. К. стала её так передразнивать, что заставила Ишутову краснеть и бледнеть. Она знала также и английский язык и, по рассказам, при необходимости заменяла преподавателей этого предмета.

Поскольку Йеуда был с Леонтиной Клементьевной «на ножах», латышский язык он не усвоил. Однако уже в Израиле, учась в йешиве (до его возвращения с Ицхаком в Ригу) и, по-видимому, не без участия Ицхака, Йеуда – воистину выдающийся специалист по древнееврейскому и арамейскому языкам – вдруг понял, что логический строй латышского языка удивительно напоминает арамейский. И, будучи в Израиле, он достал необходимую литературу и стал его изучать!

Действительно, своей конкретностью, а также чёткими, «железными» и в то же время широкими возможностями словообразования этот язык удивительно напоминает иврит и арамейский. Он по своей сути заметно отличается от полного тончайших эмоциональных нюансов, «поэтического» русского языка (несмотря на то, что с точки зрения формально-лингвистической латышский язык находится в доказанном родстве со славянскими). Как бы там ни было, понятно, что в каждом языке – своя прелесть.