Воспоминания жены советского разведчика - страница 17

Мы с сестрой продолжали учиться в школе, писали на оберточной бумаге, потом стали появляться и тетради из грубой серой бумаги и прочие школьные принадлежности: ручки-вставочки с перьями № 86, фарфоровые чернильницы-непроливайки, которые мы носили в специальных мешочках на веревочке, привязанными к портфелю. Настоящие портфели появились гораздо позже. У меня-то раньше, т.к. я все донашивала за сестрой, а у нее ещё был довоенный. Шили школьные сумки из дерматина или парусины. Особым шиком считалось носить военные планшеты, и у меня был такой планшет, благодаря стараниям папы; я лихо закидывала его за спину и неслась в школу. Правда, в него помещалось очень малое количество учебников, но мне он служил аж до пятого класса и портфелем, и орудием для драки с мальчишками: удобно! – раскручиваешь его на длинном ремешке, как пращу, и – бац!

Школы были разделены на женские и мужские, поэтому меж ними был такой антагонизм понарошку, мы якобы дрались, но на самом деле это была возможность пообщаться и познакомиться с противоположным полом, а потом, возможно, и подружиться.

Сестра училась отвратительно, и нельзя сказать, что она была тупая, просто ленивая до бесконечности, хотя, удивительно, писала грамотно, воспринимая на слух именно точное воспроизведение слов, и обладала острым, изворотливым умом. Остальные предметы были в полном тумане, она с трудом окончила семилетку, что в дальнейшем совершенно не помешало ей работать в Райкоме в отделе партучёта (кто-то из клиенток мамы ее туда устроил), сделать впоследствии неплохую карьеру, став начальником агентства Аэрофлота в Перми, прекрасно составлять деловые бумаги, быть отличным руководителем и депутатом районного масштаба.

Особенно моей сестре не удавалось заучивать стихотворения. Это же неумение слышать ритм стиха перешло по наследству ее племяннице, моей младшей дочери, ее тезке, хотя тезка училась хорошо, но тоже подленивалась (а кто, скажите мне на милость, не подленивался?). Помню вечером я уже в кровати, папа-мама за столом, горит керосиновая лампа, Люся вымучивает наизусть «Бородино». Уже в который раз монотонным, безысходным голосом, поминутно заглядывая в книгу, она затягивает бесконечное «Скажи-ка, дядя…». Я верчусь в кровати от нетерпения и, дождавшись паузы, быстро-быстро, на одном дыхании, захлебываясь и тараторя, чтобы не остановили, отчебучиваю это стихотворение от начала до конца.

Не совсем понимаю, почему наступает долгая пауза, потом мамин вопрос к старшей дочери: «Ну что?» Многозначительное молчание и раздраженная реплика сестры в мою сторону: «Спи, давай, сопливка!» Если учитывать, что тогда я еще не училась в школе, ее раздражение было понятным.

С моей же учебой обстояло все прекрасно: во 2-м классе, помню, от школы до дома рыдала в голос, потому что мне по чистописанию поставили тройку; да и плакала я только от несправедливости – меня подтолкнула соседка, когда я старательно высунув язык, выводила пером № 86 «нажим-волосяная, нажим-волосяная». В старших классах я училась играючи: запомнив объяснения учителя на уроке, быстренько выполняла письменные задания, причем аккуратным каллиграфическим почерком, подчеркиваниями под линеечку. От этого мои тетрадочки имели очень, ну о-о-о-ч-е-н-ь товарный вид, обычно такие фактурные тетрадки учителя просто просматривают. Я их помещала в ящик письменного стола, у меня тогда уже был письменный стол! и я этим очень гордилась, в этот же ящик закладывала библиотечную или выпрошенную у подруги на денечек книжку и с наслаждением проглатывала очередную, не рекомендованную к чтению молодой наивной девушке литературу типа «Нана», «Милый друг» или «Камо грядеши». Да, это считалось чтивом, развращающим молодые умы.